Но все же при всех своих недостатках статья Вяземского во многих отношениях оказалась лучшей из всего написанного русскими против Кюстина, и нигде столь полно не было отображено отношение к ней русской литературной интеллигенции.
В Англии два крупных журнала выступили с неблагоприятными отзывами. Поэт и политик Ричард Монктон Милне написал пространную анонимную статью для «Edinburgh Review». В ней рассматривалась не только книга Кюстина, но и упомянутая уже брошюра Лабенского, а также еще одна, некоего М.А.Ермолова: Encore quelques mots sur l'ouvrage de M. de Custine «La Russie en 1839» par M."*a.
Милне был серьезным автором, и его большая рецензия не лишена достоинств, к которым следует отнести то, что он столь же строг к антикюсгинов- ским брошюрам, как и к самому Кюстину. Например, такое характерное для него суждение:
«Чувствительность его, несомненно, весьма возбудима и в большинстве случаев совершенно неуместна: он теоретик и обобщитель (generalizer. — Д.С.) в самом диком роде, к тому же полностью лишенный критического таланта, а приводимые им факты не могут приниматься на веру. Однако у нас нет никаких оснований подозревать его в преднамеренных искажениях или злостном пренебрежении истиной. Он прямодушен, хотя эта искренность не всегда самою чистого свойства, а усердие испорчено излишним самомнением; добросовестность его отражается лишь в отрывочных впечатлениях /...А.
С другой стороны, Милне, как и большинство критиков, в некоторых отношениях был неправ. Он заимствовал из брошюры Лабенского упрек Кюсти- ну за обнародование мнений его спутника на «Николае I», личность которого или была им обоим неизвестна, или же они ничего не знали о его смерти. По мнению Милнса, Кюстин должен был заранее понять, что при его аристократических предрассудках и «католической неприязни к эрастианской ереси»14 Россия не понравится ему, а поэтому нечего было туда и ехать — весьма странное мнение, согласно которому только те люди должны путешествовать, кто уже наперед знает, что их ожидают одни только восторги. Ощущается у него и нечто вроде зависти и раздражения успехом книги Кюстина. Сам Милне, далеко небезызвестный писатель, совсем недавно побывал в Константинополе, и чувствуется, насколько он переполнен своим путешествием, описание которого на его взгляд более объективно, глубоко и намного достойнее внимания публики. Его статья наполнена брюзгливой критикой за неумеренное внимание Кюстина к недостаткам русского общества и правительства, которые, по мнению Милнса, вообще присущи всему Востоку.
Вторая английская рецензия была опубликована (также анонимно) в «Quarterly Review». Благодаря настойчивым исследованиям профессора Кадо, можно предполагать, что ее написал Родрик Импи Марчисон, занимавшийся в 1839 г. геологическими исследованиями в России и, конечно, повидавший в ней куда больше, чем Кюстин15. Его суждение, пересыпанное острыми (и наименее достоверными) цитатами из Кюстина, было ни отрицательным, ни благоприятным: Кюстин, «человек, привыкший блистать в салонах, вертит пером, как языком, всегда ради того, чтобы произвести впечатление или подтвердить какую-то свою мысль, но отнюдь не заботясь об истине». Не каждый день в Англии или
Франции встречается «столь занимательная и поучительная книга», хотя это отнюдь не искупает всех ее погрешностей. «Все существенное, относящееся до фактов и наблюдений, уже давно сказано, а всяческие домыслы не достойны даже упоминания».
В этих последних словах квинтэссенция викторианского восприятия, которая объясняет почти мгновенное исчезновение книги Кюстина с горизонта английской и американской публики, несмотря на произведенный ею вначале фурор. Ясно, что английский читатель искал в подобных книгах только «факты и наблюдения». Философские и политические прозрения — то, что составляет величайший интерес для наших современников — совершенно не воспринимались викторианцами. Анализ этого явления относится скорее к задачам историков, а не критиков Кюстина. Возможно, объяснение заключается в тех особенностях темперамента, которые отвращали викторианских читателей от всего изящного и глубокого, что было в культуре XVIII века, к которой по сути дела принадлежал Кюстин, но которая уже теряла свое значение и смысл в век наступающего материального прогресса.