— Тебе повезло, что лейтенант Четуин вовремя придержал лошадь, — заявила Гейбу Селия, которая выглядела бледной копией Оливера. Казалось, кто-то добавил ложку сливок в черный кофе. И глаза у нее были светло-карие. — Говорят, у него больше храбрости, чем ума.
— Тогда они с Гейбом — отличная пара, — прорычал Оливер.
— Оставь его в покое, слышишь! — Джаррет бросился на защиту брата. В его внешности сливались черты обоих родителей: черные волосы, сине-зеленые глаза, но никакого намека на итальянские корни, не то что у Оливера. — Ты его все время пилишь, с самого дня той дурацкой скачки. Он был просто пьян. Ты должен бы понимать, что это такое.
Оливер резко обернулся к Джаррету:
— Да, но ты-то не был пьян. И ты позволил ему…
— Джаррет не виноват, — вмешался Гейб. — Четуин бросил мне вызов. Если бы я не согласился, он назвал бы меня трусом.
— Лучше быть трусом, чем покойником, — раздраженно бросил Оливер. Доводы брата казались ему глупостью. Жизнь важнее, чем все остальное. Ею не стоит рисковать ни ради женщины, ни ради чести, ни ради репутации. Жаль, что он так и не сумел внушить это своим бестолковым братцам.
Гейбу особенно следовало подумать. Гонка проходила на самой опасной в Лондоне беговой дорожке. Ее обрамляли два больших утеса, и располагались они так близко, что в просвете помещался только один экипаж. Наездник, чтобы не разбиться о камни, должен успеть затормозить в последний момент. Многие не успевали.
Лондонские повесы называли это «проскочить в игольное ушко», а Оливер — «сбрендить». Конечно, Четуин успел придержать лошадь, но коляска Гейба зацепилась за один из утесов. Колесо отвалилось, и фаэтон превратился в груду щепок, клочков кожи и перекрученного металла. Лошади, слава Богу, не пострадали, а Гейб отделался переломом ключицы.
— Четуин оскорбил не только меня! — Гейб упрямо выпятил подбородок. — Сказал, что я испугаюсь скачек потому, что я такой же трус, как наша мать, которая стреляла по теням. — Голос Гейба дрожал от бешенства. — Он назвал ее холстедской убийцей!
При этом упоминании давнего семейного скандала все замерли. Оливер стиснул зубы.
— Она умерла много лет назад. Тебе ни к чему защищать ее честь.
Лицо Гейба окаменело.
— Кто-то должен это делать. Ты же не хочешь.
Это правда. Он не хочет. Она совершила немыслимое. Он никогда не простит ее. А себя он не простит за то, что допустил такое.
Дверь распахнулась. В библиотеку вошла бабушка. За ней следовал семейный поверенный Элиас Богг. Молодежь затаила дыхание. Присутствие адвоката не сулило ничего хорошего.
Богг опустился на стул. Бабушка остановилась во главе стола и обвела внуков усталым взглядом. Оливер испытал новый приступ вины. Бабушке был всего семьдесят один год, но выглядела она гораздо старше. Казалось, груз ответственности давит на ее хрупкие плечи и она сгибается под его тяжестью.
Оливер давно уговаривал ее оставить руководство семейной пивоварней, которую основал дед, и нанять управляющего, но она отказывалась, говорила, что ей нравится работать, иначе, чем она станет заниматься — сидеть в деревне и вышивать?
Возможно, у нее были причины так говорить. Эстер, или Хетти Пламтри, происходила из тех, кого называют простонародьем. Ее родители держали таверну. Там Эстер и встретила будущего мужа. Вдвоем они превратили пивоварню Пламтри в настоящую пивную империю, доходы с которой позволили их дочери Пруденс получить образование в самой лучшей школе для молодых леди и позже заполучить в мужья промотавшегося маркиза.
Бабушка всегда гордилась тем, что дочь вступила в родство с одной из самых древних ветвей английской аристократии, но ее собственное происхождение из торгового сословия так и не было забыто и время от времени давало о себе знать: тонким винам бабушка предпочитала кружку эля, а изысканной беседе — крепкую шутку. Тем не менее, она была твердо намерена сделать из своих внуков настоящих аристократов. Бабушку раздражала их склонность бросать вызов обществу, которое и без того относилось к ним как к отпрыскам семейства, чье прошлое запятнано скандальной историей.
Сражаясь за восхождение семьи по общественной лестнице, бабушка мечтала увидеть плоды своих усилий, мечтала об удачных браках для внуков, о рождении достойных правнуков. Равнодушие молодого поколения к этому вопросу приводило ее в гнев.