Резолюция заключалась следующим: теперь офицерам в полку больше нечего делать и, если без промедления не будут восстановлены власть и дисциплина, то они, офицеры 24-го пехотной полка, будут считать себя свободными от несения службы.
Впечатление на всех эта резолюция произвела потрясающее. Помещение огласилось криками: «Правильно! Иного выхода нет! Браво!» и… «Позор! Предательство! Пусть уходят!»
Второй день съезда был посвящен прениям по докладам и выводам.
Некоторые делегаты были многословны и красноречивы и столь же несправедливы к пехотным офицерам. Вскрывались язвы, благодаря которым якобы и создалось такое тяжелое положение: отчужденность пехотной офицеров от своего солдата, отсутствие близкого интереса к его духовным и физическим запросам, неуважение к его личности и основа всего этого – недостаточная культурность пехотного офицера.
– У нас, в артиллерии, нет и не может быть такого положения, хотя мы и признаем, что зараза может проникнуть и в наши ряды, – говорили иные делегаты.
Возмущению и негодованию в связи с такими заявлениями не было границ. Согласны с ними были немногие и в их числе комиссар.
Третий день съезда – выработка резолюции. Резолюция ничего нового не дала, и вся она была составлена в духе требований генерала Корнилова. Принята была единогласно. Но разъезжались со съезда офицеры без всяких надежд и оказались правы: Временное правительство ответило молчанием и… продолжением своего дела. Развал в армии продолжался. Окончательно развалилось и то, что должно было быть корпусом или Союзом офицеров. Одни офицеры «поплыли покорно по течению», другие вдруг объявили себя сторонниками Временного правительства; третьи, отрешившись от всяких дел, ждали когда им удастся уехать домой, отдохнуть и заняться своим частным делом; четвертые видели дальше: и дома им не удастся обрести покой, пока не будет сброшена революционная власть. Офицеры разбились по группам, чуждым и даже враждебным друг другу.
В м. Будславе в распоряжении комиссара армии находилось сначала 20, затем 40 и более офицеров, и, кроме того, такое же количество в г. Полоцке – офицеров, отозванных из полков из-за происшедших между ними и подчиненными столкновений. Они находились там для производства по их «делам» дознаний.
Тяжело было их моральное состояние. В большинстве – командиры рот, батальонов, прошедшие многие бои, отмеченные высокими боевыми наградами; офицеры, не чувствующие за собой никакой вины, кроме одной – в условиях революционного времени осмелились требовать соблюдения дисциплины и стоять за продолжение войны до победы. Угнетало их отношение комиссара армии, который был убежден, что революционные солдаты не могли оскорбить их только за требования дисциплины; по его понятиям, тут были и другие причины, зависящие от офицеров.
Эти подследственные офицеры получили право присутствовать на офицерском съезде. С его собраний они возвращались в свой барак в еще более угнетенном состоянии: их обвиняли даже в их собственной офицерской семье в недостатке выдержки, спокойствия, такта и даже просто культурности; их обвинили свои же чуть ли не в провокаторстве за то, что своими требованиями они настраивали массу против всех офицеров.
Суждения изгоев были тверды и решительны:
– Армию и Россию погубила революция. И офицерская слабость, мягкотелость, сваливание с себя ответственности, забвение своего долга.
– Корпус офицеров? Союз офицеров? – громкие слова! Единство, сплоченность? Где они?… Оставили императора, не поддержали Корнилова…
– Все цепляются за звание «офицер», но сколько из нас действительно стояло и стоит на «страже российской государственности»?
– Мы знали и понимали, как нужно бороться с врагом внешним, но превратились в ничто перед врагом внутренним, перестав быть едиными; даже более – становясь враждебными друг другу.
– Что мы могли предпринять? Да, армию разложили демократическими экспериментами; да, офицерам «плюнули в душу»; да, прав генерал Деникин, сказав: «Берегите офицера…» Но мы-то, 300 000, решились ли на твердые требования и на твердые дела?