«Марксизм заключается не в том, чтобы быть сторонниками идей Маркса… В этом смысле немалое число их нынешних противников, и в частности автор этих строк, тоже оказались бы марксистами», – заявляет Брусс, не согласный с манерой действий «имеющейся в Европе марксистской группировки», иначе говоря, «социал-демократов школы Маркса», которые желают и во Франции навязать свою концепцию партии. В общем, термин «марксизм», употребляемый Бруссом в том же ключе, что и прилагательное «марксистский», указывает здесь не теорию, а тенденцию мнимых сторонников «немецких доктрин Маркса», «марксистской партии», то есть германской социал-демократии и ее «придатка» во Франции в лице гедистов[227].
С начала 80-х годов полемическое звучание обоих терминов начинает смягчаться, несмотря на упорное употребление их в полемических целях со стороны анархистов[228]. В их значении и употреблении вскоре обнаруживаются существенные перемены. Так происходит, например, в России, где эти термины неизменно носили на себе позитивный оттенок, причем уже с 1881 года[229]. Объяснить это могут рано пробудившийся интерес к творчеству Маркса в кругах народничества и готовность принять его, более того, интенсивная и необычная тяга к его восприятию, так что идеи Маркса проникали в самые глубины народнической идеологии[230]. С этой точки зрения характерным представляется письмо от 7 февраля 1883 года, посланное одним из теоретиков народничества, Я. Стефановичем, Льву Дейчу, который был в числе основателей первой марксистской группы в России, группы «Освобождение труда»:
«Я одного не понимаю, почему народничество противопоставляется марксизму? Будто его основное положение не такое, какое признано новейшей политической экономией? (У Киреевского и Достоевского, действительно, было другое.) Мы ведь говорим о народничестве современном. Народничество состоит, как мне кажется, в приложении тех же марксистских начал к частному случаю, понимая под этим духовный и физический облик данной страны, уровень и особенности ее цивилизации, культуры и т.д. Марксист, как теоретик, а не член практически борющейся социал-демократической партии на Западе, не исключает народника, что, разумеется, в обратном случае не всегда совпадает»[231].
С 80-х годов термины «марксисты» и «марксизм» входят в международный лексикон социалистов в разной трактовке. Прежде всего они служат средством размежевания и идентификации, причем по целому ряду причин в их употреблении не раз происходят быстрые перемены. Здесь следует в первую очередь иметь в виду изменения, совершающиеся в социалистической терминологии, в частности при самообозначении различных течений, стремящихся отличиться от других, соперничающих течений. Можно вспомнить по этому поводу, что во времена I Интернационала для характеристики трех главных имевшихся в нем направлений, их целей и методов в ходу были три термина: во-первых, коммунизм, относившийся к Марксу (но на него притязали также бланкисты); во-вторых, коллективизм, указывавший на Бакунина и его направление; и наконец, социализм – термин, применявшийся для обозначения умеренных тенденций, отмеченных мелкобуржуазными чертами. Сразу же после роспуска Международного товарищества рабочих обнаружилась тенденция к исчезновению или видоизменению этих трех наименований. Вместо слова «коммунист» утверждается слово «социал-демократ»[232], обозначающее партии и течения, стоящие на почве классовой борьбы и проповедующие участие в политической борьбе. Несмотря на сопротивление Маркса и Энгельса, такое словоупотребление привьется[233]. Термин «анархия»[234] будет взят на вооружение обширным и разнородным течением, общим для которого является неприятие политической борьбы в качестве орудия социалистов. Умеренные же, реформистского толка направления отныне будут обозначаться их противниками преимущественно эпитетом «поссибилисты»[235]. В лексиконе социалистов 80-х годов термин «марксист» оказывается привязанным к понятию «социал-демократ» как бы специально для того, чтобы отличить его от «поссибилистов». Так, два международных конгресса, проходивших в Париже в июле 1889 года, различались современниками как «марксистский конгресс» и «поссибилистский конгресс»[236].
227
Совершенно недвусмысленны на этот счет письма, которые он писал в 1884 – 1888 годах Сезару Де Папу (см.: «Entre Marx et Bakounine: César De Paepe. Correspondance», présentée par B. Dandois. Paris, 1974). В этих приватных излияниях он нападает на «немецкие доктрины Маркса», заявляя, что рабочая партия во Франции не имеет права официально исповедовать их, и обвиняет Геда и Лафарга в стремлении навязать партии «импортированный социализм»: «Мы никогда не воссоединимся в новом марксистском Интернационале» (р. 247).
228
В словаре анархистов термин навсегда сохранит свое изначально полемическое значение. Например, и по поводу Международного конгресса в Лондоне в 1896 году, на котором их исключили из Интернационала, они продолжали говорить исключительно о «марксистских махинациях и маневрах».
230
См.:
232
Одна из причин, по которым термин «коммунизм» оказался отвергнутым в пользу «социал-демократии», может быть объяснена словами Сезара Де Папа, говорившего в своем докладе на Брюссельском конгрессе Международного товарищества рабочих 1874 года: «Слову „коммунизм“ выпала необычная участь быть отвергнутым социалистами как клевета, быть расцененным экономистами как самая безнадежная утопия, наконец, фигурировать в глазах буржуазии в качестве теории, освящающей воровство, постоянный свальный грех и вообще – худшее из всех зол» («Compte rendu du Congrès de Bruxelles, 1874 (Fédéraliste)», cit., p. 323). Де Пап со своей стороны протестует против такого отказа от термина, который, на его взгляд, обладает четким смыслом и «олицетворяет действительно научную идею».
233
Раппопорт часто вспоминал: «Из уст самого Энгельса я слышал… что Маркс и он сам принимали термин „социал-демократия“ лишь против воли, в виде своего рода компромисса с действительностью; предпочтительным для обозначения их основных идей был термин „коммунизм“».
234
О происхождении и освоении этого термина см.:
236
Эпитет «поссибилистский» явился ответом гедистов на эпитет «марксистский», причем распространился он в ходе полемики, вспыхнувшей накануне Сен-этьеннского конгресса 1882 года, когда и произошел раскол на два течения. Осип Цеткин дает этому следующее объяснение: «В 1881 году, после неудачи на выборах Жуффрена, правой руки Брусса, Гед и его сотоварищи потребовали от Национального совета Рабочей социалистической федерации голосования резолюции с осуждением Жуффрена за продемонстрированное им в ходе избирательной кампании недисциплинированное поведение в том, что касается пропаганды партийной программы». Совет 25 голосами против 5 отверг резолюцию и одобрил поведение Жуффрена. Тогда «Эгалите» выступила с нападками на Национальный совет за такое решение, а в ответ Национальный совет на страницах собственной газеты «Пролетэр» заклеймил сотрудников «Эгалите» как «авторитариев» и «марксистов». В своем новом выступлении «Эгалите» как раз и придумала кличку «поссибилисты». Дело в том, что «Пролетэр» в своей реплике, действительно, писала, что необходимо «как-то актуализировать некоторые наши требования, чтобы, наконец, сделать их возможными» (possible).