Однажды ночью, когда Патрик заснул, я в изнеможении рухнул на диван. Марли прыгнул ко мне и, пристроив свою игрушку на моих коленях, уставился на меня своими карими глазищами.
– Нет, Марли, – сказал я. – Устал до смерти.
Тогда он положил морду под игрушку и принялся подбрасывать ее в воздух, надеясь, что я постараюсь ее поймать.
– Прости, приятель, – ответил я. – Только не сегодня.
Он нахмурил морду. Его прежняя жизнь неожиданно рухнула. Его хозяйка загадочно исчезла, хозяин не желал с ним поиграть, и вообще все как-то переменилось. Он тихо заскулил, и я прочитал его немые вопросы: «Почему Джон не хочет играть? Что случилось с ежедневными утренними прогулками? Почему мы больше не состязаемся на полу? И где именно прячется Дженни? Ведь не могла же она сбежать с далматинцем из соседнего квартала, правда?»
Впрочем, новая жизнь Марли не была совершенно лишена радостей. С одной стороны, я быстро вернулся к добрачному (то есть неряшливому) образу жизни. Пользуясь своим положением единственного взрослого в доме, я отменил кодекс домашнего уклада женатой пары, и былые холостяцкие правила снова стали обязательными на подвластной мне территории. Пока Дженни лежала в больнице, рубашки можно было надевать дважды, даже трижды, пока на них не появлялись яркие пятна от кетчупа; молоко можно было пить прямо из пакета, а сиденья унитаза откидывать вверх, пока кому-то не понадобится на них сесть. К величайшему удовольствию Марли, я перестал закрывать дверь в ванную. В конце концов, в доме остались одни мужчины. А раз так, то имело смысл разрешить пить воду из крана в ванной. Дженни ужаснулась бы, увидев это, но, по-моему, такой вариант гораздо лучше варианта питья из унитаза. Теперь, когда закрепилась политика поднятого сиденья (и, как следствие, политика поднятой крышки тоже), мне нужно было предложить Марли достойную альтернативу привлекательному фарфоровому бассейну с водой, то есть унитазу, который манил его поиграть в подводную лодку.
У меня появилась привычка неплотно закрывать кран в раковине после умывания, чтобы Марли мог слизать несколько капель прохладной свежей воды. Думаю, даже если бы я построил ему точную копию аттракциона «Водные горки», он не пришел бы в больший восторг. Он изгибал шею и всасывал воду, постукивая хвостом по раковине. Пес никак не мог утолить свою жажду, из чего я пришел к выводу, что в прошлой жизни он был верблюдом. Впрочем, вскоре я понял, что породил монстра: через некоторое время Марли начал наведываться в ванную уже без моего ведома. Он стоял там и, пожирая несчастным взглядом кран, лизал его в надежде получить хоть капельку, тыкал носом в ручку крана. В конце концов у меня сдавали нервы, и я включал ему воду. Поить его из миски стало лишним.
Следующим шагом на пути нашей деградации до уровня варваров стало принятие душа. Марли сообразил: если просунуть голову через шторку ванны, то можно поймать не струйку, а целый водопад. Я намылил себя. Вдруг его огромная рыжевато-коричневая морда неожиданно возникала передо мной, и Марли принялся утолять жажду прямо из душа. «Только нашей мамочке не говори», – предупредил я его.
Я пытался заставить Дженни поверить в то, что я все держу под контролем. «О, мы отлично ладим! – уверял я и, обращаясь к Патрику, добавлял: – Верно, дружок?» Он выдавал стандартный ответ: «Па-па», а потом указывал на потолочный вентилятор: «Витиятлл!» Но Дженни все поняла. Однажды, когда мы с Патриком приехали с очередным ежедневным визитом, она долго и недоверчиво смотрела на нас и наконец спросила: