– Послушай, – сказал я сурово и схватил Марли за ошейник, заставив его посмотреть мне в глаза. – Прекрати пить соленую воду. Какая же собака не знает, что эту воду пить нельзя?
Я уже подумывал увести его с пляжа, но пес выглядел отлично. У него в его животе не могло ничего остаться. Да, мы нанесли урон, но отделались легким испугом. Я отпустил его, и он сломя голову помчался к своему другу Киллеру.
Однако я кое-чего не учел: если желудок Марли мог оказаться совершенно пустым, то это не относится к его кишечнику. Солнечные блики на воде слепили, но краешком глаза видел, как Марли резвится с другими собаками. Пока я наблюдал за ним, он неожиданно прервал свою игру и начал выписывать небольшие окружности на мелководье. Это движение с кругами мне отлично знакомо. Он проделывал это каждое утро в саду на заднем дворе, когда собирался опорожнить кишечник. Это был ритуал, к тому же далеко не всякое место подходило для его подношения миру. Иногда бег по кругу занимал минуту и больше, пока Марли не примечал подходящее местечко. А теперь он кружил на мелководье, той зоне Собачьего пляжа, где ни одна собака не осмеливалась сбросить свои экскременты. Он уже приготовился принять нужную позу. На этот раз даже зрители появились. Хозяин Киллера и еще несколько собачников стояли всего в нескольких метрах. Мама с дочкой, оторвавшись от своего замка, смотрели на море. К нам приближалась пара, которая гуляла вдоль кромки воды, держась за руки.
– О нет, – прошептал я. – Господи, пожалуйста, только не это.
– Эй! – крикнул кто-то. – Уберите свою собаку!
– Остановите его! – взвизгнул еще один.
Как только прозвучали настороженные голоса, загорающие привстали, чтобы посмотреть, что вызвало переполох.
Я бросился бежать во весь опор, чтобы успеть схватить его, пока не поздно. Если мне удастся добежать до него и успею оттащить, прежде чем его кишечник придет в движение, то смогу прервать постыдный процесс и отвести Марли в дюну. Бросившись к нему, неожиданно почувствовал, как все это выглядит со стороны. Позорная сцена прокручивалась в сознании, как в замедленной съемке. Казалось, каждый мой шаг длится целую вечность. Ноги глухо шлепали по песку, руки в такт раскачивались в воздухе, а лицо исказилось, как в предсмертных муках. Пока я бежал, медленно проплывали кадры вокруг меня: молодая загоравшая женщина приподнялась, одной рукой придерживая купальник на груди, а другой прикрывая рот; мама схватила ребенка и побежала прочь от воды; собачники скривили лица от отвращения, а отдыхающие показывали пальцами; на шее хозяина Киллера вздулись вены, он что-то кричал. Марли уже остановился, присел и уставился в небо. И тут я услышал собственный крик, непривычный, гортанный, искаженный, протяжный, который перекрывал царивший шум:
– Нееееееееееееееееееееет!
Я был почти на месте, буквально в 30 сантиметрах от него.
– Нет, Марли, нет! Нет! Нет! Нет!
Все впустую. Только я добежал до него, его пронесло. Все с отвращением отпрянули. Хозяева собак бросились к своим питомцам. Загоравшие собирали полотенца. Все, это конец. Марли быстро выскочил из воды, радостно отряхнулся и, счастливый, повернулся, пыхтя, чтобы посмотреть на меня. Я достал из своего пакета пластиковую сумку, но понял, что при сложившихся обстоятельствах толку в ней мало. Волны накатывались, разнося жижу Марли по воде и прибрежному песку.
– Эй, чувак, – крикнул хозяин Киллера таким тоном, что я на миг представил себе диких кабанов перед последним, фатальным прыжком питбуля, – это не круто!
Да уж, это не было круто. Мы с Марли нарушили священное правило Собачьего пляжа. Мы загрязнили воду, и не один раз, а два, и всем испортили утро. Надо было быстро сматывать удочки.