Хартфилия, смущаясь и краснея, объяснила их на тот момент единственному посетителю, почему побеспокоила его. Парень кивнул и сделал заказ: кофе и пирожное. «Что-нибудь на ваш вкус», – уточнил он, и был весьма удивлён, когда перед ним поставили большую чашку латте и тарелку с порезанным на небольшие кусочки слоёным кулинарным шедевром их шеф-повара. «Так вкуснее», – пояснила Люси. Она не лукавила и не придумывала, потому что этому секрету её ещё в детстве научила мама, когда точно так же нарезала для дочери десерт.
Девушка вернулась на своё рабочее место, но ей не суждено было остаться в одиночестве. Потому что через пять минут розововолосый парень подсел к ней за стойку с предложением прикончить сладость вдвоём. Конечно, это было против правил… Но пирожные эти она любила, а серые глаза, смотрящие на неё с доброй усмешкой, и задорная улыбка просто не оставила ей ни малейшего шанса на отказ.
Нацу просидел тогда в кафе ещё час, за который они выяснили, почему не виделись здесь раньше (будущий хирург, на тот момент уже студент третьего курса, был постоянным посетителем этого заведения, но последний месяц провёл у родителей и приехал лишь пару дней назад), поболтали на разные темы и обменялись телефонами. И с тех пор прочно вошли в жизнь друг друга, став по-настоящему близкими людьми.
Люси сделала ещё один глоток чая и вдруг вспомнила:
– Кстати, ты ведь не взял мармеладку!
– Взял, – успокоил её Драгнил. – Мне попалась со вкусом дыни. Весьма неплохо, кстати.
Девушка улыбнулась и снова потянулась к пирожным – их она не променяла бы ни на какие другие сладости. Даже со вкусом дыни.
========== Грейпфрутовая ==========
Чуть склонив голову на бок, художница бросила быстрый взгляд на застывшего у окна натурщика, потом снова посмотрела на почти готовый рисунок. Да, вот здесь, в правом верхнем углу надо добавить немного тени. Кончик кисточки нырнул в краску; та доверчиво впиталась в мягкий ворс, чтобы уже через мгновение расстаться с ним, оставшись лёгкими, игривыми мазками на шершавой бумаге. Потом сверху лягут ещё более тёмные – совсем чуть-чуть, чтобы подчеркнуть человеческую фигуру, словно выступающую из окутывающего её мрака.
Люси сменила кисточку и потянулась к светлой краске – нужно было поработать с отражением в окне. Лицо Нацу, подсвеченное снизу, казалось гораздо старше, серьёзнее; черты заострились, как бывает во время болезни, и скорее угадывались, чем реально виделись. Выражение глаз невозможно было понять, и это придавало образу молодого человека ещё большую таинственность. Что даже отчасти настораживало и слегка пугало. Впрочем, именно этого эффекта художница и добивалась – не зря же ей вспомнилась та зимняя выставка. Ощущения были почти идентичными.
Рисунок казался законченным, она могла остановиться на том, что было. Но работа почему-то не отпускала девушку, заставляя снова и снова опускать кисточку в краску, осторожно касаться бумаги то здесь, то там, задумчиво покусывая нижнюю губу и хмуря тонкие брови, задерживать дыхание, судорожно вдыхая, когда начинало колоть лёгкие от недостатка кислорода. Чего-то не хватало. Последнего штрих? Ощущения наполненностью работой? Если бы знать… Люси раздражённо отложила, почти откинула кисточку в сторону и объявила перерыв.
Нацу, обернув бёдра полотенцем, сел на стул, вытянув гудящие ноги. Художница же наоборот не могла сидеть: несколько раз прошлась про студии, постояла у окна. И вздрогнула, услышав обращённый к себе вопрос:
– Что с тобой?
– Я не знаю… – качнула головой Люси. – Эта работа, она… Я не могу её закончить. Не могу оторваться от неё.
– Иди сюда, – Драгнил едва ли не силком усадил девушку на своё место: – Закрой глаза, расслабься, – голос друга неожиданно успокоил её, а тёплые руки, аккуратно массирующие плечи, заставили расслабить напряжённые мышцы и облегченно выдохнуть. – Лучше?
– Да, спасибо, – улыбнулась Люси.
– Объясни, что тебя тревожит. Я, конечно, не художник, но иногда достаточно просто рассказать кому-нибудь о своих проблемах, и всё решается само собой.
Девушка с сомнением посмотрела на друга. И хочется, и колется. Нацу действительно не смог бы дать ей никакого совета относительно рисунка, но то, что он умеет слушать, было не раз проверено на практике. И не только слушать, но и задавать правильные вопросы, которые подсказывали выход из создавшегося сложного положения. Так что рассказать хотелось. Главная сложность была в том, чтобы решить – как? Как облечь в слова то, что лишь ощущалось, зыбко и туманно, где-то на периферии сознания, не поддаваясь логическому объяснению? Молодой человек терпеливо ждал, всем своим видом демонстрируя внимание и желание помочь. И Люси решилась.
– Понимаешь… Мне словно чего-то не хватает в работе. Какого-то одного штриха.
– Хм… Может, нужно добавить что-то в экспозицию? – предложил Драгнил. – Ещё один предмет?
– Нет, – художница покрутила в руке кисточку, за которой потянулась в момент задумчивости, постучала черенком по ладони. – Добавлять что-либо уже поздно.
– Значит, дело в модели, – сделал вывод парень. Люси вскинула на него удивлённые глаза. – Ну… я всё-таки не Аполлон… – Нацу пожал плечами, будто извиняясь за несовершенство своего тела.
– Ты даже не представляешь, насколько я этому рада! – засмеялась девушка. – Я имела в виду, – смущаясь, пояснила она в ответ на промелькнувшее в серых глазах недоумение, – что рисовать идеальные натуры довольно скучно. Это всё равно, что смотреть на чистый белый снег – вроде красиво, но душе не за что зацепиться. А вот если на нём появятся чьи-то следы, или его поверхность будет подсвечена разными источниками света, тем же солнцем или фонариком, причём в разное время суток, то выглядеть он будет совершенно по-разному. И рисовать его будет гораздо интереснее.
Друзья немного помолчали. Молодой человек вернулся на своё «рабочее место» к окну, художница – к мольберту. В комнате ненавязчивым фоном звучала музыка: Люси настолько привыкла к этому, что, даже рисуя в одиночестве, обычно после работы, обязательно включала флешку, любезно оставленную Драгнилом. Который вскоре решил возобновить их разговор.
– Значит, неидеальное тело писать интереснее? – задумчиво, словно обращаясь к самому себе, спросил Нацу.
– Да, – подтвердила девушка, накладывая очередной мазок. – Ассиметрия частей тела, родинки, шрамы, татуировки – всё это делает процесс рисования хоть и сложнее, но гораздо увлекательнее. А вообще у каждого человеческого тела есть своя изюминка, что-то такое, что очень хочется увековечить на бумаге: необычная форма ушей, тонкие музыкальные пальцы, хрупкое телосложение…
– Пивной животик, – в тон ей поддакнул парень.
– А почему бы нет? Не рисовать же только те вещи, которые считаются красивыми, – неожиданно согласилась художница.
– Хм… А разве не в этом главное предназначение искусства – запечатлевать всё прекрасное? И тем самым доставлять людям эстетическое наслаждение?
– Не только, – возразила Люси. Разговор вдруг стал ей настолько интересен, что она даже отложила кисточку, пытаясь продумать свой ответ. – Искусство – это, прежде всего, способ выразить себя. Поэтому в нём так много направлений. Ведь каждый человек видит и ощущает этот мир по-своему. А, значит, и изображать его тоже будет не так, как другие люди: один художник нарисует букет роз, а другой – засохшую корягу. То же самое и с человеческой натурой. Только с ней всё немного сложнее, потому что в разные века были разные идеалы красоты, и то, что казалось красивым, скажем, лет двести назад, сейчас может вызвать у кого-то лишь недоумение, а то и отвращение. Возможно, ещё лет через двести то, что нравится нам сегодня, у наших потомков будет вызывать совершенно другие чувства. Глупо выбирать из окружающего нас многообразия только красивое и идеальное. Если оно не трогает душу художника, никакое совершенство линий не поможет превратить взятый образ в произведение искусства.