Под звук трубы ему внимала.
А ныне… Будь земля свинцом, Тому, кто снес пилон с крестом!
…И вот над цоколем креста
Явилось дикое виденье:
Там колыхалась пустота,
Меняя форму и движенье.
Фигуры смутные, привстав,
С неясным шелестом качались,
То словно падали стремглав,
То, подымаясь, разлетались.
Казалось, там, в тени столпа, Герольдов смутная толпа,
Знамена, ленты и гербы,
Вот-вот, казалось, звук трубы
Над улицей ночной
Прорежет сон. Но вдруг слегка
Свет заскользил издалека.
Так пламенеют облака,
Волнуясь под луной!
Свет разливался и порхал,
Перебегал и затухал,
И грозный вызов прозвучал
Над призрачной толпой:
26
«Все рыцари, кого сейчас
Поименую я,
Внимайте зову! Близок час,
Бароны, графы, принцы — вас
Ждет грозный судия!
Я заклинаю вас грехом,
Что гнезда вьет в сердцах,
И плотских вожделений злом,
Что оскверняют прах,
Гордыней заклинаю вас,
Могилой, стоном в смертный час, И страхом, и стыдом —Явиться через сорок дней
Перед лицом Царя царей
И дать ответ во всём!»
Тут прогремели имена,
И первым (бедная страна!)
Король был назван твой.
Потом Гленкерн, Аргайл, Монтроз, Форбс, Ленокс, Кроуфорд, Босвелл, Росс…
Владыка Мрака длань простер
И громовой трубой
Звал рыцарей обеих стран,
Шотландцев или англичан
Под Флодден в смертный бой.
Ни Мармион, лорд Фонтеней,
Лорд Лютервард, лорд Скрайвелбей, Ни Вильтон, бывший Аберлей, —Никто не позабыт…
Вдруг голос прозвучал другой: «Я отвергаю вызов твой,
Сгинь, сгинь! Я обращусь с мольбой
К Тому, Кто в милости святой
Всех грешников простит».
И тут, терзая воплем слух,
Толпу оставил адский дух,
Настала тишина…
И аббатисса, ниц упав,
Молилась, четки крепче сжав:
Она была одна.
Когда монахини пришли,
Исчезло всё в ночной дали,
И неизвестно было им,
Куда девался пилигрим…
Читатель, переменим сцену:
Оставим Эдинбург пустой.
С утра войска за строем строй
Ушли, покинув эти стены.
И лишь с тревогой и мольбой
Дитя или старик седой,
Или красавица с тоской
Бредут к часовенке святой.
Где ж пилигрим? Где Мармион?
Где Клара? В древний Танталлон
Их велено везти.
Теперь их Ангус опекал,
И он, как Линдзи, приказал,
Чтобы никто не покидал
Отряда по пути.
Лорд ехал справа. А за ним,
Уздой играя, пилигрим
Всё говорил о том,
Что в поле воин и один,
Когда себе он господин,
Что верные родной стране
Свершают чудо на войне!
Казалось, что-то в нем
Переменилось, словно он
Какой-то тайной ободрен…
Так что ж задумал пилигрим?
Где мрачность? Что случилось с ним?
То вдруг коня он горячил,
То усмирял упрямый пыл…
А старый Хьюберт говорил
Растерянно о нем,
Что, кроме лорда своего,
Вовек не видел никого,
Кто б так владел конем!
28
На полчаса отстав от них,
Фитц-Юстас вел отряд,
Сопровождая дев святых.
А Мармион был рад
Не попадаться на глаза
Красавице и ждал, пока
Утихомирится гроза,
А королевская рука
Сметет преграду. И тогда
Клара де Клер, вернувшись в свет, Ему сама промолвит: «Да!»…
Любил ли он? Конечно, нет!
Давно уж не был он знаком
С тем чуть мерцающим огнем,
Что гаснет, если вздох и взгляд
Его в свой час не распалят…
Итак, его влекли не страсти:
Над землями он жаждал власти, И был к тому же оскорблен:
Ему де Вильтон предпочтен!
Теперь же, когда цель так близко, Возненавидел Клару он —Ведь чтоб достичь победы низкой, Он преступил честь и закон!
Что ж до любви — то никого
Он, кроме Констанс, не любил
На свете… И любовь его
Подземный склеп похоронил.
29
Вот впереди, как на ладони,
Старинный Берик. По пути,
Увидев, что устали кони,
Фитц-Юстас предложил войти
Под кров монастыря, что рядом
Чернел высокою громадой,
С чьих башен виден был вдали
На грани моря и земли
Суровый черный Басс.182
Вот приоресса к воротам
Спешит воздать почет гостям
В благословенный час.
Смиренно просит отдохнуть,
Пока ладью граф снарядит —
До Витби морем труден путь.