Публикацию в газете, несомненно, надо приветствовать: она поможет разобраться, что же происходит у нас на "русском направлении". К тому же обычно Л. Гумилев от спора с оппонентами уклоняется: он понимает, что паразитировать на невежестве публики нельзя бесконечно. Редкие его ответы обычно написаны по принципу "в огороде бузина…". Достаточно вспомнить его ответ Б.А. Рыбакову, блестяще разрушившему фантазии о "позднем" происхождении "Слова о полку Игореве": он назывался "Нужна ли география гуманитарам", и даже не затрагивал существа спора.
Письмо в газете "День" выдержано в таком же ключе. Читатель, пожалуй, не догадается, что обсуждается материал Л. Гумилева в "Нашем современнике": автор ни разу не упоминает об этой публикации и предлагает обсуждать его книги. Надо ли это понимать как отказ от самой публикации в журнале? Или автор просто не помнит, где что писал, что и отразилось в названии письма: "Что-то с памятью…"?
С памятью у автора действительно плохо. Он не помнит, когда привел татарскую конницу на Чудское озеро на помощь Александру Невскому, и даже приписал появление этого эпизода оппоненту. А ведь это "открытие века" было сделано Л. Гумилевым в журнале, который его всегда охотно печатал ("Дружба народов", 1977, № 2), и до сих пор автор от него не отказывался. Очевидно, не помнит он и свой текст в "Нашем современнике", приписывая его сплошь и рядом оппоненту. В этом легко убедиться, положив рядом публикации из "НС" и "МГ". Именно Гумилев выявил "первых пассионариев, которые создали две великие державы — Литву и Россию: Александра Невского и князя Миндовга в Литве", именно он сочинил роман о походе Василия I на реку Ик. В газетной публикации на этом месте появилась Кондорча, и автор досадует, что оппонент не знает, что она впадает в Волгу, а не в Каму. Только при чем тут Василий I, и каким образом оппонент может угадать, на какую еще реку могут завести русского князя евразийские фантазии Л. Гумилева?
Перечислить все случаи забывчивости автора — значит повторить публикацию "Молодой гвардии" с весьма существенным расширением перечня фактических и логических ошибок и несоответствий. К тому же многие из этих фактов известны ученику 4-го класса (что Пекин взят монголами в 1215 году, что тысячи стенобитных орудий и прочая китайская техника использовались при осаде среднеазиатских городов, что кровавое восхождение Чингисхана начинается в последней трети XII века и открывается убийством собственного брата и т. д.). Здесь коснемся лишь нескольких относительно новых сюжетов.
Один из них касается гибели Михаила Черниговского. "А. Кузьмин, — пишет Л. Гумилев, — винит Батыя за убийство Михаила Черниговского в 1246 году. Но Михаил был уличен в государственной измене — он был на Лионском соборе, где планировалась антимонгольская война". В споре с Л. Гумилевым всегда надо начинать с уточнений. Так, в оспариваемой Л. Гумилевым статье речь идет вовсе не о "вине" Батыя: он повинен в гибели не отдельных лиц, а многих миллионов. Там просто констатировался факт.
Не был Михаил Черниговский и на Лионском соборе. Он побывал в Венгрии и Польше в поисках помощи против татар, но не получил ее. На Лионском соборе был Петр Акерович — черниговский игумен, рассказавший католическим прелатам об ужасах татаро-монгольского разорения. Но Рим надеялся договориться с монголами за счет той же Руси и других завоеванных Батыем земель. Главное же в другом: в какой "государственной измене" обвиняет Л. Гумилев Михаила Черниговского? Ведь черниговский князь монографий Л. Гумилева явно не читал и не знал, что монголы опустошили Русь для ее же собственного блага. И что же все-таки: "симбиоз" или деспотически-террористическое государство? Михаил Черниговский, как известно, причислен к лику святых православной церкви. Его поведение в ставке Батыя воспринималось на Руси как подвиг, подвиг верности Отечеству и вере. У евразийцев вера, очевидно, другая.
Другой сюжет — русские летописи и археологические материалы. К летописям Л. Гумилев призывает относиться "критически" из-за их антимонгольской направленности. Очевидно, все летописцы тоже были "государственными изменниками". Напомним слова еще одного "изменника" — проповедника XIII века Серапиона Владимирского: "Наведе на ны язык немилостив, язык лют, язык не щадящь красы уны, немощи старець, младости детий… Разрушены божественныя церкви; осквернены быта ссуди священнии; потоптана быша святая;…плоти преподобных мних птицам на снедь повержени быша; кровь и отец и братия нашея, аки вода многа, землю напои; …множайша же братия и чада наша в плен ведени быша; села наши лядиною по-ростоша, и величество наше смерися; красота наша погыбе; богатство наше онем в користь бысть; труд нашь погании наследована; земля наша иноплеменникомъ в достояние бысть; …в посмехбыхом врагом нашим… Не бысть казни, кая бы преминула нас; и ныне беспрестани казнима есмы". По утверждению Л. Гумилева, оппонент "не может объяснить, почему церкви во Владимире, Киеве и даже Владимире Волынском и многих других городах не были разрушены и сохранились до нашего времени". О Владимире выше сказано словами Серапиона Владимирского. О Киеве надо сказать, поскольку именно на его руинах в первую очередь воздвигается химерическое здание евразийства.