Иными словами, само понятие "национализм" не содержит ничего одиозного. Но наполнение его может быть самым различным — от вполне положительного или респектабельного до резко негативного, враждебного другим народам и нередко своему собственному. Национализм почти неизбежно стремится к тоталитарной форме правления, оценка чего также зависит от цели, во имя которой объединяется нация.
Патриотизм обычно питается реальной историей своей страны, ее духовно-культурными традициями (естественно, в тех формах, которые доступны и преобладают в обществе). Национализм более склонен к мифам, преувеличениям, односторонности, самолюбованию. Вариантов опять-таки может быть много. В освободительных движениях героика носит преимущественно духовный характер. В решении "геополитических" задач на первый план могут выйти начала биологические (даже зоологические), расовые, поскольку только в них отыскиваются "материальные" причины и признаки собственного превосходства.
Именно "геополитически" ориентированный национализм обычно оказывается так или иначе завязанным на транснациональные компании, на мировой финансовый капитал. Но общими словами здесь нельзя что-либо объяснить, а механизм этих связей всегда глубоко законспирирован. Не заглянув "за кулисы", нельзя сколько-нибудь верно оценить роль того или иного национализма. В бытовых перебранках могут обозвать "фашизмом" даже и патриотизм (этим обычно грешат приверженцы экстерриториального национализма — сионисты и их выученики). Между же фашизмом и национализмом действительно непереходимой грани нет, и, скажем, в итальянский фашизм наиболее одиозные черты привнесены итальянским же национализмом, а не наоборот.
В значительной части современной литературы о фашизме есть тенденция сблизить фашизм и сталинизм, приписать Сталину особое пристрастие к фашизму, как к чему-то родственному собственным его воззрениям. Эта тенденция просматривается и в основательной книге Дж. Стефана "Русские фашисты. Трагедия и фарс в эмиграции. 1925–1945" (М., 1992), о которой еще ниже будет речь, и особенно подчеркнуто — в предисловии к ней Л.П. Делюсина, и во многих других книгах, не говоря уже о газетных публикациях "антисталинистской" направленности. Но надо иметь в виду, что в 20-е годы о фашизме и в самой Италии имели смутное представление. Муссолини вышел из левого крыла социалистов и, меняя риторику, никогда не говорил о перемене своих взглядов. Постфактум фактически общепринята характеристика виднейшего биографа Муссолини Дорсо: "Обладая анархистской и вместе с тем деспотической натурой, Муссолини готов был проповедовать любые взгляды, стать на любую позицию, поддержать любой тезис, сколь бы они ни были непоследовательны и противоречивы, каждодневно и с поразительной беззастенчивостью опровергать самого себя, беспокоясь лишь о том, чтобы остаться на поверхности политической жизни и пробиваться все выше и выше, ко все большей и большей власти" (см.: Паоло Алатри. Происхождение фашизма. М., 1961 с 416)
Цитированный текст, наверное, многим напомнит наши последние годы и наших политических деятелей, доведших страну до развала и народ до обнищания и даже вымирания. Но наши популисты сохраняют при этом совершенную невозмутимость и бодрость, а значительное число наших граждан, даже умирая от голода или кончая самоубийством из-за беспросветного будущего, не способны уяснить, кто же виновник их трагедии, и голосуют за. В Италии же 20-х годов популизм лидеров вращался около реальных социальных и национальных интересов, разрешал некоторые противоречия, а потому и среди социалистов отношение к фашизму было неоднозначным. Что же касается "простых итальянцев", они оказывали поддержку власти и в 30-е годы. Лишь внешнеполитические провалы (в годы Второй мировой войны) обнажили пороки новой системы. Но виновен в этом был не столько фашизм, сколько внедрившийся в него национализм.