— Половина седьмого. Не успели мы к вечернему эфиру, вот засада...
— Ты хочешь послушать, как мерзавец и негодяй опишет нападавших? — догадалась я.
Природа Алкиного интереса к описательной части рассказа Гольцова была мне вполне понятна. Я на ее месте тоже поторопилась бы к телевизору. А ну как рассказчик окажется слишком наблюдательным и памятливым и нарисует такие яркие образы, что в одном из них все друзья и знакомые Аллочки Трошкиной безошибочно узнают мою подружку!
Алка заметно разволновалась, и я попыталась ее успокоить:
— К вечернему эфиру мы не успели, но сможем посмотреть ночной повтор.
— В полночь? Как бы уже не было поздно! — фыркнула Алка.
— Девушки, в вашем возрасте в полночь еще гулять и гулять! — встрял приставучий таксист.
— Погуляли уже, — отмахнулась я, с пониманием глядя на подружку.
В самом деле, если гад Гольцов «сдаст» ее в шестичасовом эфире, то к полуночи Алка уже может оказаться в СИЗО. Может, я слишком хорошего мнения об оперативности нашей милиции, но тут уж лучше переоценить, чем недооценить.
— Нашли что показывать в новостях! — бранилась расстроенная Трошкина. — «Очередное нападение на кандидата Гольцова», подумаешь, сенсация! Все-таки местное телевидение — это полный отстой!
— Скажи это Смеловскому, — посоветовала я.
И вдруг вспомнила:
— Алка! Да мы с тобой все это дурацкое интервью Гольцова без купюр и комментариев можем хоть сейчас посмотреть! Мне Максим обещал показать весь рабочий материал!
— Звони ему!
С этим пришлось подождать до прибытия по месту назначения. Поскольку мобильники, похищенные вместе с машиной, к нам еще не вернулись, звонить Смеловскому пришлось с моего домашнего. Зато Макс не стал терять времени, проявил приятную расторопность и примчался ко мне в гости уже через двадцать минут после звонка.
Он принес с собой не только нетерпеливо ожидаемый нами диск с видеозаписью, но еще бутылку шампанского и торт. Судя по этому набору, мой вечный поклонник надеялся, что просмотром видео программа нашей с ним вечерней встречи не ограничится. Однако Алка испортила хорошему человеку всю малину. Она встретила его в прихожей, точно секьюрити в предбаннике ночного клуба. Бестрепетно обыскала, беззастенчиво изъяла все дары, а потом похлопала по плечу и отправила восвояси, наградив одним только «спасибо». Обычно приветливая, гостеприимная и культурная, на сей раз Трошкина была настолько взволнована вероятностью своего скорого бенефиса в милиции в роли замаскированной бандитки, что чувство такта ей изменило, а хорошие манеры испарились. Смеловский же, бедняга, от оказанного ему приема так опешил, что даже не противился, когда Трошкина выталкивала его за дверь.
— Ореховый, — одобрительно заметила я, открыв коробку с тортом.
Он был безупречно круглый, многоступенчатый, белоснежный и величественный, как Колизей до разрушения.
— И свежий! — я сковырнула и проглотила засахаренную вишенку. — А шампанское мое любимое — полусладкое!
Знатная лакомка Трошкина оставила все эти комментарии без внимания. Она жонглировала пультами дистанционного управления, включая телевизор и запуская DVD-проигрыватель. Экран моргнул и из черного сделался белым. Несколько секунд мы созерцали нечто похожее на волнистую снежную равнину, затем камера отъехала, и стало ясно, что оператор держал в кадре наиболее ровный фрагмент простыни.
— Баланс я отбил, сейчас картинку выстрою, и можно будет начинать, — послышался знакомый мне голос Дани Гусочкина.
— О! Сейчас начнется! — прошептала я.
— Что начнется? — нервно вскинулась Трошкина.
Она оттолкнула протянутую ей тарелочку с тортиком и сунула в рот собственный ноготь.
— Бунт машин, — предсказала я.
Камера снова поехала, трясясь, как телега по булыжной мостовой, и накатила на интервьюируемого.
— Это он, точно! Тот самый рыжий-конопатый, который напал на сынка Ратиборского! — обрадовалась я.
— Алексей Гольцов, — желчно молвила Алка. — Вот красавчик, а? Ты погляди, как принарядился! Любитель костюмированных представлений!
Алексей Гольцов с видом мученика за веру возлежал в подушках, до подбородка укрытый крахмальной простыней. На рыжей голове страдальца белела марлевая повязка, видимо символизирующая собой терновый венец. При этом мученик был аккуратно причесан, гладко выбрит и, судя по удивительно ровному цвету лица, густо напудрен. Бледность кожи и белизна повязки придавали особую выразительность блестящим карим глазам, кроткое и ласковое выражение которых напоминало об олененке Бэмби. Левее подушки высился небольшой флажок с трехцветной эмблемой партии «Свободный выбор». Этот декоративно-символический элемент оживлял картинку и добавлял ей политического пафоса.