Николай Степанович успел заметить по крайней мере десять—двенадцать лежащих: мёртвых или потерявших сознание. Кто-то испуганно показался в окне второго этажа и пропал. Куда делись остальные люди, было совершенно непонятно…
Потом молнии обрушились на центр двора — огненно-дымно разлетелась во все стороны весёленькая крыша, — и тут же снова ударил ветер и начался град.
Словно в замедленном кино — видно было, как, сверкая отражённым светом молний, сверху и со стороны моря плотным ровным строем несутся градины.
Особенно страшен был первый удар — лифт затрясло, и в одном месте, сбоку, пластик не выдержал и лопнул. Дыра, образовавшаяся как раз над невысокими никелированными перильцами, была небольшой, едва ли пройдёт кулак, — но в неё сразу ворвался такой свирепый холод, такой ветер и такой вой, что все невольно закричали…
Шпак и Шандыба, прикрываясь стойкой портье, ползли к выходу. Вообще-то выход теперь был практически со всех сторон, стеклянные стены вынесло начисто, но в той стороне с потолка хотя бы ничего не падало — в отличие от холла. Что там разбивалось звонко и сокрушительно, они так и не поняли — но и не горели ни малейшим желанием узнать.
Было холодно, как на том свете. Ветер свистел и орал на все голоса, и Шпак видел, как просто по воздуху несло, крутя, как бумеранг, в море какого-то парня.
Потом Шандыба рванул Шпака за ногу, показал: за мной! — и в два прыжка оказался на лестнице, ведущей вниз, в подвал — а вернее, в бильярдную и тренажёрный зал. Шпак последовал за ним, с ужасом глядя на длинный пожарный автомобиль, катящийся кувырком и вприпрыжку по направлению к отелю. Он врезался в угол, колонна подломилась, потолок обрушился. Но за миг до этого Шпак слетел с лестницы и растянулся во весь рост.
Вдогонку его окатило пылью штукатурки. Большой круглый светильник, похожий на блестящий обод колеса, прокатился вокруг него и, подребезжав, лёг.
— Ну, бля… — протянул Шпак — и вдруг услышал себя.
Рёв и грохот продолжались, но как бы за углом. Он опасливо посмотрел вверх на четырёхугольник входа. Там что-то громоздилось — вроде бы куски арматуры, — но выход оставался. И свет кой-какой оттуда сюда просачивался…
— Кажись… — начал Шандыба, но что именно «кажись», так и осталось неизвестным: землю выдернули из-под ног.
Костя дёрнул Николая Степановича за руку, указывая влево и вниз. Там — как раз возле ресторана, из которого вечность назад они вышли — вдруг расселась земля, и из трещины полыхнуло дымно и багрово. Вдруг оказалось, что весь внутренний дворик заметён грязным снегом. Кабина лифта тряслась так, словно её столкнули вниз с уступчатой пирамиды.
— Это землетрясение! — прокричал Костя в ухо Николаю Степановичу.
— Да! — заорал в ответ тот.
— Упадём!
Вместо ответа Николай Степанович тряхнул его за плечо. Действительно, нужно было по-настоящему что-то делать.
«Дорожный набор» — в левом кармане… карты, подставка для карт, стальной пенальчик с тремя чёрными свечами, подсвечничек, спички… Так, что у нас тут со сторонами света?.. Единственная непрозрачная стена — это дверь лифта, и обращена она… обращена она… примерно на юго-восток. Нет, даже представить не берусь, куда попадём. Должно быть место с какой-то вертикальной плоскостью, хотя бы с толстым деревом, а значит — суша…
Поехали.
Он ободряюще подмигнул Аннушке. Она всё поняла и побледнела. Перед всеми этими древними заморочками у неё был бессознательный непреодолимый страх — примерно так же другие женщины боятся змей, мышей и пауков.
Николай Степанович пристроил свечку на подсвечнике, напоминающем канцелярскую кнопку, в подставке-зажиме закрепил карту — любимую свою трефовую девятку; потом прокричал Косте на ухо:
— Когда откроется дверь… — и дальше жестами: Армен — первый, Нойда — вторая, Шаддам — третий, Толик — четвёртый, ты — пятый, Аннушка — шестая, я — замыкаю.
Спорить не стали. Некогда было спорить.
Тряхнуло снова. Левое крыло здания — то, над рестораном — заметно перекосилось; из трещины в земле вдруг вымахнул огромный столб огня — почти до крыши. Он продержался несколько секунд, почти не склоняясь под порывами ветра, потом нехотя рассеялся.
Лифт ощутимо сдвинулся и накренился.
— Мы поднимаемся?
— Нет! Напротив! Мы опускаемся!
— Хуже — мы падаем!
Коробок со спичками вылетел из руки, спички рассыпались. Николай Степанович полез в карман за зажигалкой…
Когда стена бильярдной рухнула и стало светло, Шандыба в первый момент обрадовался, потом сообразил: они же под землёй! Откуда тут свет?.. И тут же страшно запахло тухлятиной — так, что он задохнулся и сел на пол.
— Это ад, — тихо сказал над ухом Шпак.
Но Шандыба уже и сам видел: там, где только что была стена, раскрылась пропасть. Она раскрылась до самого верху, оттуда и дневной свет. Но она раскрылась и до самого низу… и откуда Шандыба это знал, он не сказал бы ни за что. Просто такова она была, эта пропасть. Бездна без дна.
Полыхнуло огнём, и снова стало чем дышать.
Пол — отличный пробковый пол — дрожал. Всё сильнее и сильнее.
Они заползли за бильярдный стол и частично даже под него. Под правую руку Шандыбе подвернулся кий. Это немного успокоило — как будто возвращаются прежние добрые времена, когда ещё не было в свободном владении бейсбольных бит, и он пользовался для дел обломанным кием.
Кии, обрезы двустволок, арматурные прутья… Молодость. Молодость, чёрт бы её побрал…
Они лежали, пытаясь отдышаться. Вверху глухо рвануло, и, как ни странно, на секунду зажглись лампочки. Потом померкли, но продолжали чуть-чуть светиться. Этот свет смешивался с тем серым дневным, что просачивался сквозь щель, и с теми красными отсветами, которые бродили по потолку — получалось что-то немыслимо жуткое. Но глаза постепенно привыкали хоть к такому свету…
— Ты смотри… — прохрипел вдруг Шпак. — Ты только смотри…
Шандыба и сам не собирался высовываться.