— Я должна встретиться с отцом! Распорядитесь выделить мне эскорт. Модерик с Садорским очень устали, им нужен отдых, а мне — помощь отца.
Генрик в душе возмущен и обижен, но находит в себе силы повиноваться.
— Можете рассчитывать на меня, я… распоряжусь.
Конечно, она не хотела на него давить и задевать, но он ее вынудил.
В шатре неловкая пауза, Ирвин и самой неловко, а ему тем более.
— Когда вы прибыли, госпожа, я думал все будет совсем по-другому… В храме у меня служил брат и… и… не важно! — Гримаса боли и разочарования. — Все по-другому.
— Я огорчена не меньше вас, граф. Действительно все будет по-другому. У меня там остались друзья… семья.
Он поднял на нее глаза.
— Что же там, Аллон побери, произошло?
И отстраненным, далеким, непослушным голосом Ирвин рассказала ему всю правду. Жестокую правду.
Кошмары давили на его сознание океанским штормом!..
Сначала представляя собой жуткие видения и страхи, концентрируясь во все более четкие и связные образы. Лайку перед самым пробуждением открылся настоящий вселенский ужас, того чего он в реальной жизни не осилил бы и помыслить: падение храма. Гибель старейшин, мастеровых, подмастерья и учеников. До боли знакомые лица и люди погибали в когтях и клыках чудовищных тварей. Кровь и боль повсюду. Лайк задыхался и содрогался от каждого смертоносного удара, от каждого искалеченного тела. Магия и клинки обрушивались на непробиваемые шкуры существ, бесполезно рассекали воздух, — воин за воином уступал сокрушительному напору чудищ. Лайк в единственный миг смог сфокусировать сознание на деталях картины, когда подсознательное зрение воочию распознало истинных врагов, налетчиков, руководителей штурма. С диким ужасом и нарастающей клокочущей яростью он опознал в захватчиках тощего и ссохшегося до тлена старичка Грэтема. Колдуна Грэтема — куклу в руках злостного кукловода князька Лестора. Лайка задушили безумные наплывы беспощадной ненависти, как же так? Куда смотрят караулы Откосых гор? Куда, Аллон побери, смотрели мастеровые на крепостных стенах, допустившие столь массированный штурм родных сердцу стен? Бессвязная агония на трагические сцены. Безвольная накипь, оставшаяся налетом на искалеченной горем душе. Беспомощное содрогание нервов и мышц, если тебя мучает откат ритуальной магии, значит, — катастрофа с Хизельмашем уже произошла и исход… исход…
До помраченного кошмарными снами Лайка долетели размытые, посторонние, внешние звуки: чавканье и угуканье. Мозг отреагировал на возможные опасности мгновенно и рефлекторно, с очевидной тревогой побеспокоясь вывести храмовника из полубредового плена, закричав на все сознание: проснись! Пробудись! Пробудись же!!
С резким всхлипом Лайк вынырнул из паутины сновидений, ошарашено заозирался с чумным удивлением, вспоминая, где он все-таки находится и когда память постепенно начала возвращать его к действительности, припомнил последние деньки, — немедленно вернулись переживания и страх. В первые секунды он еще бесполезно пытался докричаться в предутреннюю рябь, взывая к Матеусу, но в лавинах прошлого память напомнила о дне и месте, когда они расстались, и каждый из них выбрал свой путь. Лайк хлопая, как рыба ртом, был вынужден тут же заткнуться. Обстоятельства, сложившиеся на равнине Мильф, повернули их судьбы в разные стороны: Матеус остался сдерживать коварного извечного врага, а Лайк, напротив, бежать в попытке добраться до передового человеческого поста или селения, доставить важную весть о том, что остроухие выбрались из Эльфрана и стали на тропу войны. Еще не отгремели отголоски прошлых войн и распрей, а долгожители осмелели, отдышались и окрепли, нашли в себе силы на реванш, в это не хотелось верить, но один раз увидев, не сможешь убедить себя в обратном.
Труднее всего Лайку доводилось не думать о гибели Хизельмаша, чем о трудностях, на которые себя навлек мастер Матеус, ему предстояла встреча с остроухими карателями, чего Лайк опасался больше всего на свете, в дрожь бросало то, что Матеус в битве с эльфарами мог не устоять и погибнуть, защищая отход товарища. Столь мрачное настроение Лайку не удавалось разогнать, каждый раз возвращаясь и прокручивая в уме картину ужасней другой. Он постарался отвлечься и, задрав голову к небу, определить время суток. Звезды еще не успели спрятаться в утренней серости, вполне можно было проспать пару часов, но что-то его же разбудило? Снова послышался странный чавкающий звук с угуканьем. Что за бред?!
Кутаясь от холодного ветра и сырости, Лайк потянулся из берлоги, руками расширяя выход из лежки — высунулся наружу, вдохнул луговой свежести — букет душистых трав, и пристально огляделся. По земле, куда хватало глаз, стелился утренний белесый, плотный туман. Низкое покрывало оседало на землю, сарафаном накрывало траву и горки. Ничего не видно. Лайку довелось полностью выбраться из схрона и, отряхнувшись, полуприседая и припадая к земле, скатиться в мелкую канаву, не глубокую, но прилично холодную.