В том, верно, и заключается расчеловечивание хомо сапиенса, неминуемо оскотинивающегося на войне до состояния прямоходящего мерзавца – в патологической чёрствости, абсолютной безжалостности, безучастности к чужой боли и мучениям. Тем паче после тяжёлой безвозвратной утери любимого глазика. Или ещё чего - нибудь… хм… поценнее. Шайссе! Между тем бесноватый ландскнехт, устав, видимо размахивать руками, отрезал едва живому итальянцу уши, отчего тот бодро сучил ногами и даже нашёл в себе силы жалобно кричать.
– Уймите же его наконец кто - нибудь! – не выдержал сердобольный Ширяев. – Сам сходи да уйми! Только подумай наперёд хорошенько, оно тебе надо? –
прислонившись устало к единственному уцелевшему колесу, Борёк достал из шлема мятую пачку сигарет. – Кто - нибудь желает, бояре?
Закурили. К счастью, огниво не отсырело. Хоть что - то сухое! Судя по всему, папские ребята перезарядились, аркебузы вновь громко и весело затрещали. Одноглазый к тому времени уже выковырял горемыке остатки расплющенных глаз, разорвал рот руками и лишь теперь милосердно медленно резал хрипящее горло.
– Пойду - ка я грохну этого ублюдка! – зарычал Юрасик, хватаясь за меч. – Достал уже, каз - з - зёл! Мамой клянусь, достал!
– Успокойся, Юр! Не лезь под пули! – чуть показавшись из - за спасительной телеги, Вольдемарыч с тревогой высматривал, выслушивал наступившее относительное затишье. – Как пить дать, второй раз пальнут! К бабке не ходи! И потом негоже у стервятника законную добычу - то отбирать. Заслужил, кус раббак! Поглядел бы я, как, скажем, кто - нибудь из нас на его месте себя повёл, мишуген поц! – невесело усмехнулся Пионер. – Может, это тот самый аркебузир, что глаз ему вышиб, кто знает, а? Вообще - то, ежели кто подзабыл, на всё воля Божия. И не важно, имя его Иегова, Иисус, Будда, Аллах, Кришна или там какой - нибудь, скажем, Амон - Ра. – Философствовал Борёк, покуривая. – Животворящее начало, оно ведь всеединое, согласитесь. Живодёрное, соответственно, по логике вещей – тоже. И коли суждено мучиться макароннику перед смертью, значит так тому и быть. А толстый садюга… Гм! В чём вина наёмника? – всего лишь слепое орудие в руках божьих, дружище. Он своё вскорости и без нас получит. На жалком подобии идиша, повторюсь, – ин аллем дем виллем готтес, гражданин фон Штауфен ! Придёт время, будь спок!
«А - ха - ха - ха - ха - а - а - а!» – воздев руки, невидящий глаз к небесам обетованным, восседая на трупе поверженного врага, победно, счастливо, точно ребёнок, смеялся ландскнехт, и кровь, пот, слёзы текли по обезображенному лицу. Почти сразу же прогремел дружный залп, и вездесущая неутомимая аркебузная пуля размозжила бедняге череп. Мы молча переглянулись.
– Борис, вы меня иной раз просто пугаете! Колдун - кликун, бл*дь! Может, ты цыган, а не еврей? Хотя у вас тоже… своё колдовство… это… каббала… – Юра осторожно выглянул из - за повозки. – Та - а - а - ак… Молодцы граждане ватиканцы! Пехоту почти всю положили. Уже неплохо. Да - а - а - а… А кавалерия? Ничего не понимаю… Были же конники! – опрометчиво поднялся почти во весь рост. – Ага - а - а - а! Вот они, гниды, где! Хорош прохлаждаться, курортнички! Вскочили быстренько! И побежали, побежали! Самое время, пока наша доблестная кавалерия на аркебузиров наехала! – одним движением сгрёб нехитрый скарб. – Очень надеюсь, первые номера всё же успели перезарядиться… Банды! – уже на бегу орал Ширяев. – Банды срывайте к ебеням!
Бегом, конечно же, было несколько сподручнее, нежели ползком, но тоже, осмелюсь утверждать, миледи, не утренняя прогулка по набережной Сены. И даже не вечерняя! Мы как - то на сборах кросс с полной выкладкой по пересечённой местности в противогазах сдавали. Должен вам сказать – чистейшей воды изуверство! Здесь я сдох гораздо быстрее. Через пару - тройку минут ноги попросту встали. Гм… Как бы это объяснить получше… Мне, видите ли, мадемуазель, доводилось в детстве немножко бегать. …Вам тоже? …Прекрасно! Значит, вы меня поймёте. И была, если помните, в числе прочих оченно интересная дистанция – шестьсот метров. Не взрослая, конечно же, юношеская. Заколдованная какая - то! Ну никак вашему покорному слуге силы на ней рассчитать не удавалось! Километр значительно проще бежался, ей - богу! Помню, на самых первых своих соревнованиях – открытом первенстве Берлина среди юношей – бодренько так рванул за лидером, только пятки засверкали! Два с половиной круга продержался вполне достойно – на второй позиции. И вдруг хлобысь! – на последней сотке встал. Точно вкопанный! Встали ноги, не бегут и всё тут! Ощущение очень - очень, признаюсь, неприятное, незнакомое, я аж испугался поначалу. Еле - еле до финиша дополз. Последним, разумеется. На тысяче, к слову, через день – четвёртый был в общем зачёте. Вполне достойно выступил, между прочим, на приличный разряд сдал. Во - о - о - от… Здесь приблизительно то же самое произошло. Чертовски устал к тому времени, как - никак шибко событийный денёк выдался. Было, согласись, с чего притомиться! Отстал, от своих отбился, короче, ковылял, что называется, «на зубах». Арьергард отступающих испанцев – вот они, близенько уже, метров пятьдесят от силы осталось, а у меня красные круги перед глазами поплыли. Ещё пять, десять, пятнадцать метров… Сзади конский топот неумолимо настигает, чувствую, всё, пиз*дец, отбегался! Фикен кетцен, как говорится, – цу шайссе вирд нищт зайн ! Останавливаюсь, бросаю кацбальгеры, хватаю что - то длинное, первое попавшееся под руку, кажется, пику, упираюсь ею в матушку сыру землю, стараюсь хоть как - то убитое дыхание восстановить и - и - и - и… Тишина. Беспамятство…