И в самом Ленинграде что-то неуловимо изменилось — если в начале сентября в воздухе было «разлито» отчаяние, то сейчас что-то очень похожее на несокрушимую «уверенность» — вроде того, что хрен у вас получится, мы вам все равно шею свернем. Это явственно ощущалось, можно было видеть по поведению и лицам людей — когда Совинформбюро объявило о наступлении на Петрозаводском направлении и освобождении Олонца на улицах горожане откровенно обрадовались, повсеместно говорили, что за финнами очередь для немцев неизбежно настанет.
— Что ж — остается только ожидать хороших новостей, да надеяться на наши войска, что выстоят под ударом. Недаром древние римляне, не помню, кто конкретно, приговаривали — praemonitus, praemunitus.
— Кто предупрежден, тот вооружен, — быстро произнес Жданов, с нескрываемым удивлением в глазах посмотрев на маршала. И покачав головой, произнес с нескрываемым уважением:
— Я тебе поражаюсь, Григорий. Стоило тебе появится первый раз в Смольном пятого, как ситуация стала изменяться в лучшую сторону прямо-таки с калейдоскопической быстротой — ты знаешь что нужно делать. И день за днем убеждался в твоей правоте. Выходит, болезни порой идут в общее благо, хотя на самом человеке отражаются неблагоприятно. Теперь даже дышать стало легче, бомбежки прекратились, люди опамятовались. Я об эвакуации говорю — не хотят ехать, как не принуждаем, почему-то все уверены, что теперь с Ленинградом ничего страшного не случится. И никакой блокады не будет, раз ты немцев к Ладоге не пропустил, а потом и к Свири. А теперь финнов вообще к старой границе погнали — это вообще как знак восприняли, что вначале Маннергейма, а потом и до Гитлера очередь дойдет. А ведь дойдет, Григорий, ты как считаешь?
— Конечно, дойдет, ты сам посмотри. Промышленность Ленинграда до войны четверть, а то и треть военных поступлений давала, эвакуация проведена где-то на треть, даже меньше — большая часть промышленных предприятий работает на войну, и заметь без всяких бомбежек, их на себя флот принимает. У нас тут больше половины оптики для нужд РККА делают, радиостанции и телефоны — целых пять заводов, одна «Красная Заря» чего стоит. И «Севкабель» провода телефонные и телеграфные гонит. Про оружие и говорить без надобности, производство не сократилось, а наоборот, начало увеличиваться, я по поставкам смотрю.
— Пятую часть сейчас точно даем, — после короткой паузы, что-то мысленно прикинув, отозвался Жданов. — Теперь, когда финнов от Свири отбросили, обходные каналы использовать начнем для перевозок грузов, месяц еще есть для навигации — распоряжение отдано до последнего дня баржи и пароходы вести. Нужно уголь привезти, металл, другое сырье, чтобы производство могло зиму на запасах работать. Железная дорога с таким объемом просто не справится, хотя у нас две ветки.
— Наступать надо, как морозы ударят — отбросить немцев от Ленинграда, восстановить Лужский рубеж, и тогда Октябрьская железная дорога снова может быть задействована. Вот только надо на каждую немецкую дивизию три наших иметь, чтобы резервы сильные были под рукою, и менять дивизии на линии боевого соприкосновения, постоянно смену производить. Ты сам посуди, Андрей — сейчас дивизии на фронте держат, пока от нее только номер не остается, и с ним пара тысяч совершенно измотанных бойцов. В нее вливают маршевые пополнения и через две недели, в лучшем случае через три, отправляют снова в бой, и через полмесяца от нее снова остаются одни ошметки. И эта история повторяется раз за разом, независимо от армий и фронтов — та же 128-я дивизия с июня уже пять раз была на переформировании. И знаешь в чем одна из главных причин таких огромных потерь?
Кулик потянулся за папиросой, нарочито медленно закуривал. Жданов терпеливо ждал — секретарь ЦК уже примирился с этой привычкой маршала, относился к ней нарочито снисходительно.