— Знаю, только эта война с середины сентября уже не походит на ту войну, которая случилась на самом деле, — осторожно ответил маршал, специально выделяя слова. — Начались серьезные изменения, очень значимые, которые могут сыграть, и сыграют решительную роль в конечном исходе войны. Ведь даже если она закончится на полгода раньше, мы не потеряем людей и ресурсы, которые мы должны были потерять. По крайней мере, один миллион жителей Ленинграда и эвакуированных в город уже не умрут этой страшной блокадной зимой от чудовищного голода.
Жданов произнесенные маршалом слова воспринял с удивительным хладнокровием и стоицизмом, что потрясло Григория Ивановича — ведь по лицу было видно, что секретарь ЦУ поверил, но такая реакция была поразительной. Только лицо немного почернело, осунулось.
— Что-то подобное я предполагал в начале сентября, только думал, что все будет гораздо хуже, — голос Андрея Александровича прозвучал настолько ровно, что самообладанию этого человека можно было поражаться. — И так понимаю, что ты отбив МГУ, а потом сумев организовав отпор артиллерией, и сорвав приготовления к штурму, сильно изменил обстановку под Ленинградом, очень сильно изменил. Ведь так, Григорий?
— И не только здесь — три дня тому назад защитники Моонзунда должны были прекратить сопротивления, и острова полностью захвачены немцами. И предприятия города уже задыхались бы от нехватки электроэнергии, наступил бы коллапс. Немцы должны были еще 8 сентября выйти к Ладоге, а сейчас бы начали наступление на Волховстрой и Тихвин. О последствиях можно не говорить, ГЭС пришлось остановить, а от Тихвина начать контрнаступление во второй половине декабря. Да, штурм Ленинграда не удался бы, но Красногвардейский укрепрайон «срезали», и противник вышел к заливу между Стрельней и Петергофом, отрезав 8-ю армию на плацдарме у Ораниенбаума. И все — потихоньку удушал город с остановившимся производством в кольце осады, а голод сделал дальше свое дело. И так на протяжении девятисот дней и ночей, а окончательного прорыва блокады дождались всего восемьсот тысяч жителей в январе 1944 года. Хладнокровия Жданов не потерял, смотрел на Кулика с прищуром, как бы переоценивая его на своих внутренних «весах». И тот прекрасно понимал, что через несколько минут наступит «момент истины», которые решит его судьбу окончательно. Но Григорий Иванович сам пошел на эту откровенность, осознавая, что тянуть дальше нельзя…
К сожалению, южное направление не было прикрыто также, и на Орел 2-я танковая армия Гудериана прорвалась почти беспрепятственно. Но сейчас уже стала формироваться совсем иная реальность…
Глава 47
— Давай так, Григорий Иванович, что ты маршал Кулик, я нисколько не сомневаюсь, как и Климент Ефремович. И не двойник, подменыш — я твой путь до станции Назия чуть ли по минутам определил. А вот там с тобой апоплексический удар случился, последствия которого я в тот же день вечером увидел. Странный удар, скажу так — у людей от инсульта обычно память отшибает, говорить не могут, мычат поначалу. Ты же выпрямился и совсем другим стал, что нас озадачило, пусть не сразу, но серьезно. И дело тут не в сбывшихся пророчествах, вернее, не в них одних. Клим тебя как облупленного знает с гражданской, говорит повадки твои остались, тот же почерк, а вот не ты это, и все — знаний ворох появился, латынь где-то выучил с английским языком, и образование не меньше гимназического, а то и выше. Складная речь у тебя стала, Гриша — а главное — водку теперь на дух не переносишь, а до того без стакана в день обходится не мог.
— Тело требует выпить, каждый день желает с утра, только этим его держу, — Кулик усмехнулся, приложив пальцы ко лбу. — И насчет образования ты не ошибся, две академии закончил, военных. А речь другая потому, что не знаю, как обладатель этого тела говорил раньше, приспособился я к оболочке, а начинка совсем иная. Память реципиента полностью стерта, пытался, но не могу ей воспользоваться — вот такая амнезия случилась. Другого времени я человек, Андрей, совсем иного – я из будущего, родился, вернее, только появлюсь на свет, спустя четверть века после твоей смерти.
Жданов ничего не ответил, ощущение, что Андрей Александрович совсем не удивился, вот только зачем-то веками глаза прикрыл, и так с минуту сидел, переваривая информацию. Григорий Иванович вытащил из пачки папиросу и закурил, попыхивая дымком.