плач более ясно. Эта был плач младенца, переходящий в плач ребенка, а потом превращаясь в плач подростка, постепенно, по возрастному этапу, переходя к плачу старого человека. Уже слыша более отчетлива, он стал так же замечать, лица, вроде масок, вырывающийся из грязных стен, и, испугавшись этой картиной, Эрик сделал новые шаги не по своей воле, а что-то таинственное руководила его ногами и телом. С каждым новым не произвольным шагом, Эрик стал испытывать то, что никогда не испытывал: необычайный страх, необычайное чувство безнадежности. Делая непроизвольно новые шаги, Эрик замечал, как лицевые маски старались сильнее вырваться из сцен, при этом уже издавая страшные вопли и крики. Тусклые темно белые цвета в коридоре, внезапно окрасились, ярко красными, желтыми цветами не только освещая маски на стенах, но также появлялись картины, и удивительно, что эти картины не пугали Эрика, потому что увидел нарисованные пейзажи, как деревья, дома, реки, как, будто картины пейзажистов открывались перед ним. Видя картины в образе 3D, где взрослые и дети стали двигаться, Эрик стал слышать, заглушая иные голоса: разговоры детей, смех девочки, катающийся на качели, беседы мужчин и женщин. Перед ним стали появляться другие ожившие персонажи, герои из разных картин, уведенные им, может быть так же в музеи. Он слышал и видел разнообразные праздники и видел, как люди были счастливы, радовались жизни и всегда изображался солнечный свет, не смотря на снег, мороз, опавшие осенние литье. Эрик услышал женский голос, поющий незнакомую, мелодичную песню, на картине Пикассо “Мать и Дитя”, где дитя сидела на колени матери. Отблески зеленного цвета на листьях, наверху картины напомнило ему его родную планету, а жгучий красный цвет, на волосах и на платье матери – солнечный свет, отдающий теплом, таким же цветом на голову и на лицо ребенка, а голубоватый цвет кофточки ребенка – земное небо. Мелодичный материнский голос, заставило вспомнить, родную семью: маму, отца, братьев и сестер, родной очаг. Внезапно, приятная картина исчезла, унося собой материнский голос, воспоминание о родной семье. Стали появляется картины, где изображались все человеческие недостатки, начиная с античных времен: войны, убийства, кражи, предательства, насилие. Они так же все оживали и были слышны звуки из их реальности. Противоречивые чувства овладели им, и Эрик теперь чувствовал страх, ненависть, вместо любви и доброты. Призрение зарождалось в нем, особенно слыша из картин речи, призывающие к ненависти и к убийству и Т.Д. Отрицательные чувства стали усиливаться, когда место картин стали появляется исторические персонажи, они были не в черно-белом цвете, как когда то увиденные им кинематографии, а в реалистических цветах и там диктаторские лидеры призывали к ненависти, и одновременно рядом проявлялись моменты, где обычные люди из земли, жили обычной жизнью, в окружении семьи, но исторические лица, призывавшие к ненависти, всегда были в центре, и их голоса всегда перебивали своей громкостью речи обычных граждан. Все причины войн, были для него абсурдными, как результат лжи, пропаганды. Он знал: это было в те времена, когда люди на земле больше лгали, и как животные, из-за страха обогащали себя, пользуясь ложью, не знанием и из-за глупой ненависти, призывали убивать других; он видел разного вида насилие, понимая так же, что по этой причине, люди на земле становились несчастными. По очереди он стал видеть и слышать, всех мировых политических убийц. Он наблюдал за ними, как будто, сам был в тех местах, где они по-особенному, выступали на своих трибунах. Тем, кому они говорили, восхищались их речами, не желая понимать, как их призывали ненавидеть и убивать других. Речи Ленина и Муссолини для него были абсурдными. В их речах важнее всего были не ценности человека: Муссолини внушал, что силу и насилие, надо ставить превыше всего, а Ленин учил пропаганду труда возвеличивать. А после перед ним стали появляться, иные лидеры, которые повторяли пропаганду Ленина и Муссолини, утопив свои народы в крови, распространяя утопию, призывая убивать, мучить и закрепляя все ложью, притворством, пропагандой. Их голоса становились все громче и громче, но особенно выделялся голос Гитлера, и этот голос заставлял бояться. Может быть, этот голос возбуждал слушающих, тем что их враги, тоже должны были бояться. Речи и манеры Гитлера могли привлечь только тех, кто не хотел признавать право других, не таких как они, на свободную любовь, на свободный выбор, внушив изначально поклонникам Гитлера величие и превосходство, и, после приручали, спокойно наблюдать за страданиями женщин и детей. Голос Гитлера, становился все громче. Эрик прислушивался не к голосу диктатора, который стал громче, а к другим голосам, которые пытались вырваться, сквозь голос Гитлера и они постепенно одолевали громкую интонацию диктатора, и когда постепенно первый голос стал исчезать, Эрику стала понятно, что снова слышит плачи. Но теперь, он услышал плач, той женщины, которая пела своему ребенку, и после присоединился знакомый плач ребенка, услышанный им, когда он делал первые шаги по коридору. Плач ребенка больше был похож на плач, просящий у своей мамы не страдать, а плач матери исходил, как будто мать плакала, за умирающего ребенка. Вначале были остановочные вздохи, плачущие женщины, переходящие в тихое рыдание, может быть, таким образом, стараясь сильно не пугать ребенка, который тоже плакал, почти одинаково, повторяя вздохи материнского рыдания. Коридор вдруг опять стал таким, каким он был раньше, когда он только вошел, разве остались звуки плача, и маски на стенах, тоже теперь плакали, а не кричали. Маски плакали, так как будто жаловались на свою горькую жизнь, на свою несчастную судьбу. Все звуки становились все громче и громче, но громче всех выделялся плач матери и ребёнка. Эти голоса стали его мучить: они проникали в его мозг, сжимая и разжимая головные суставы. Ему казалось, что тысячи иголок внутри его черепа двигались, создавая невыносимую боль. Что бы как-то уменьшить боль, он схватил двумя руками голову и закричал: ААААА!!! Закрыв свои глаза, Эрик увидел не темноту, не разноцветные круги, а только белый цвет и когда звуки стали стихать и окончательно исчезли, он, открыл глаза, и увидел, что стены и пол, потолок коридора окрасились в белый цвет. Эрик увидел на расстоянии пяти метров человека, в клетчатой пижаме, какие одевали в концлагерях. Это был силуэт человека, такого же роста и странно похожий на него, только этот человек выглядел на 30, а может 40 лет старше. Эрик, сразу заметил, что этот человек не плачет и на лице незнакомца выражена грусть и печаль. Внимательно, посмотрев, в знакомое лицо, Эрик понял: что старик – это он в старости. Внезапно расстояние между ними уменьшилось, и он видел лицо старика уже на расстоянии 20 сантиметров. Как бы Эрик, не пытался скрыть шок и испуг, все равно эти чувства выразились на его лице. Старый похожий на него незнакомец, как добрый родственник, заметивший страх в родственном человеке, как ребенку, ласково улыбнулся, пытаясь успокоить, несмотря на свою боль и грусть. Разглядывая незнакомца, похожего на него, Эрику было непонятно, испытывает, он страх или нет. Внезапно призрак исчез, забрав собой необычный белый вид коридора, сделав его опять полу грязным, полу мерцающим, полу освещенным коридором, как все шахтерские коридоры на этой планете. Эрик стоял более пяти минут, как вкопанный, не о чем не думая. Вспомнив о своей работе и о своем долге, он вернулся к тележке, и, взявшись за их ручки, как ни в чем не бывало, продолжил свой первоначальный маршрут.