Тропинка поднимается в гору. По обеим сторонам ее стоят задумчивые березы и сосны.
Небо над лесом чистое, голубое. Солнышко еще только взошло и греет слабо, трава мокрая от росы.
Сережа и дедушка Семен Васильевич идут по тропинке в лес. Дед знает, что на горе есть старая вырубка, а на ней, возле почерневших пеньков, выросли опята.
Тихо. По низам, где подлесок густой, горит багрянцем рябина, а у берез на зеленых ветках уже виднеются желтые листочки. На том месте, где тропинка под березкины ветки ныряет, лежат опавшие листья. И от того, что их никто не топтал, — похожи на новые березовые монетки. Зовут их за это сходство сойкиными денежками.
— Красивые листочки? — спрашивает дедушка у Сереги.
— Красивые, — отвечает Сережа. И только он стал их собирать, прилетела сойка.
Она будто и вправду деньги свои сторожила: села на ветку, качается, а сама синим глазом на березу косит. Нарядная такая, сизоперая. Посидела да как закричит:
— Кер-кер!
Вот, мол, я какая, казну не считаю, деньгами тропы в лесу осыпаю.
Расхвасталась глупая сойка, а сама, наверное, не знала, что лето красное прислало в наши края золотую осень с богатыми дарами.
Между прочим, дедушка Семен Васильевич так и сказал Сереже:
— Все богаты теперь. Осенью даже воробей «пивоварит».
Выдумала мама на Новый год устроить домашнюю лотерею. С нее-то все и началось. Оно, может, и не началось бы, да Зинка, старшая сестра, руку в шапку с билетами сунула раньше меня и вытащила… ружье. Ну зачем девчонке ружье?
Торт выпал на папкин билет. Смеха ради, что ли? Вот если бы бабушке, так нет! Ей — билет в театр. Ведь дома дел невпроворот: обед сварить, посуду помыть, в комнатах прибрать…
Больше всех повезло маме. За нее мы все рады. Путевка в санаторий… Да, измучилась она с нами.
За меня тоже все радовались. На моем билете Зинкиной рукой была написана издевательская фраза: «Счастье на весь год».
Я-то наперед знаю, что мне от этой фразы прибудет. Мама говорит: «За годом, что за морем». Мопед хоть бы отвалило… Э, да знаю я, что это за счастье на весь год! Может, с него вся беда и началась.
Зимние каникулы на радость школьникам устроены. И мне, значит. А где моя радость? Я даже на домашней елке у Кольки не был. И все из-за этого «счастья на весь год».
Решил я его испытать в тот же день. Забрался на крутик, что по прогнозам ученых-геологов вырос перед нашим домом около двух или трех миллиардов лет назад и теперь вот уже одиннадцать лет меня дразнит: «Влезь, влезь, если не трус!»
Я действительно трусил до маминой лотереи. А тут расхрабрился и забрался. Летом я бывал тут чуть ли не каждый день, а зимой да еще на лыжах — впервые.
«Хорошо, — подумал я, — когда мечтам предела нет». Дух захватило, а тут еще ветер шипит в самое ухо: «У-у-у… вниз быстрее, а то сброшу-у-у».
Только какой же я Вася Березкин, если ветра испугаюсь? Постоял я, полюбовался простором и… кувырком.
Домой меня принес папка. Осмотрела мама и, как медик настоящий, сказала: «Хорошо ногу, не шею сломал».
Я, утирая слезы, подумал: «Началось мое счастье».
В кровати было тепло и мягко. В окно я видел, как Колька с мальчишками из нашего дома катались со злополучного крутика, и от зависти у меня душа горела.
Я бы, наверное, совсем скис, если бы не бабушка. Она говорила мне, что все, что болит, обязательно заживет, — кроме совести. Поэтому теперь знаю, что, если у человека больна совесть, он тоже несчастлив.
Вбежал мой друг Колька и с потрясающим хладнокровием сообщил:
— Березкин, мы с дедушкой в лес идем, Морозкину избушку искать.
Я бросился к своей одежде. Но тут засомневался, что Морозкину избушку можно найти.
Про лес мой папка говорит: «Это настоящий зеленый океан». Как жаль, что я никогда не видел океана. Да что океана, моря не видел!
Когда не спеша вышли к опушке, оба разом спросили:
— Дедушка, а где Морозкина избушка?
Дедушка натянул по самые глаза ушанку и неопределенно махнул рукавицей в глубь леса.
В гору поднимались долго. Дедушка оставлял за собой след-елочку, часто останавливался и, задыхаясь, говорил:
— Обождите, сизари-голуби, что-то не пойму, отчего машина буксует.
На вершине тихо.
Теплый пар клубился над нами и таял в вышине.
Мы стояли и любовались красотой. Никому не хотелось говорить.
Наконец, Колька спросил:
— Березкин, ты что-нибудь видишь?
— Вижу.
— Что?
— Сосны и ели.
— А еще?
— Морозкину избушку вижу.
И стало стыдно: никакой избушки я не видел. Просто снег искрился на елочках-снегурочках, на их белых шубках. Я уже хотел признаться, но вдруг заметил настоящую Морозкину избушку.