Через два года после поступления в монастырь Лютер получил сан священника; 2 мая 1507 года он впервые служил литургию. По этому-то случаю старик Лютер и примирился с сыном, и даже лично приехал на торжество. С трепетом приступил Лютер к алтарю. Когда в порядке богослужения он дошел до известных слов католической мессы: “Приношу Тебе, Богу вечному и живому, сию жертву”, то затрясся всем телом и отступил бы от алтаря, если бы его не удержали присутствующие. “Ибо, – думал он, – кто может предстать перед величием Господа без посредника? Как могу я беседовать с Богом, когда люди боятся предстать и перед земным царем?”
Такое постоянное внутреннее раздвоение, в связи с уединением монастырской кельи и аскетическим образом жизни, естественно, должно было сильнейшим образом расшатать его нервы. Здоровье Лютера сильно расстроилось. Однажды его нашли в келье в глубоком обмороке, и только звуки музыки привели его в чувство. В обращении с товарищами он стал раздражителен, нетерпелив. Его не любили, хотя не могли не уважать. Самая наружность его внушала одновременно и страх, и уважение. Монах с бледным изможденным лицом, на котором запечатлелось внутреннее страдание, с мрачным взглядом глубоких сверкающих глаз обращал на себя общее внимание. Еще в 1518 году, когда Лютер обрел уже душевное спокойствие, кардинал Каетан говорил про него: “Я едва мог смотреть этому человеку в глаза, таким дьявольским огнем они сверкали”. В монастыре многие думали, что он одержим бесовской силой. Один из его биографов-современников рассказывает, что однажды за обедней, во время чтения Евангелия об изгнании беса из глухонемого, Лютер пал на землю с восклицанием: “Не я! Не я!” Да он и сам верил, что его смущает дьявол, с которым и впоследствии, как известно, беседовал нередко целые ночи, препирался в богословских вопросах, причем иногда выходил победителем, иногда падал под гнетом борьбы.
Что же, однако, спасло Лютера, что сделало из этого робкого, истерзанного сомнениями монаха того уверенного в себе мощного бойца, который не побоялся восстать против величайших освященных веками авторитетов?
Конечно, главным образом Лютер был обязан своим спасением собственной здоровой натуре, которая, в конце концов, должна была найти выход из пучины сомнений. Но сам он приписывал начало своего исцеления чудесной силе, с какой подействовали на него слова простого старого монаха в его монастыре. Формула апостольского символа “Верую в отпущение грехов” была для него до сих пор страшной загадкой. Но вот однажды он услышал от монаха, что христианин должен понимать эти слова не в общем смысле, веруя вообще в возможность отпущения грехов тому или другому человеку, а в таком, что отпущение дается всем и каждому, и дастся ему самому тогда и настолько, когда и насколько он будет веровать в него. Эти простые слова бесхитростного старика произвели на Лютера сильное впечатление. Но еще большее влияние оказало на него сближение с генеральным викарием его ордена, Штаупицем.
Этот мягкий высокообразованный человек, который, по словам Лютера, первым возжег во мраке его сердца свет Евангелия, был врагом схоластики и по своим религиозным воззрениям являлся отчасти последователем мистиков, отдававших внутреннему настроению преимущество пред внешними делами и отчасти учеником св. Августина, учившего об оправдании через Божью благодать. К Св. Писанию он питал глубокое уважение и старался ввести его изучение в монастырях, ему подчиненных. Штаупиц ясно сознавал и порчу римской церкви, хотя по мягкости натуры и не думал выступать в роли реформатора. Объезжая монастыри своего ордена, он приехал и в Эрфурт – не известно, в котором году. Как знаток человеческого сердца, он тотчас же обратил внимание на бледного молодого монаха, который своей наружностью и поведением резко выделялся из окружающей среды. Он заставил Лютера разговориться и горячо заинтересовался им. С тех пор между этими столь несходными людьми завязались короткие сношения и лично и письменно, не прекращавшиеся почти до самой смерти Штаупица. Лютер никогда не забывал, чем он обязан этому наставнику, которого называл своим духовным отцом, и до самой его смерти, несмотря на возникшие между ними впоследствии разногласия в мнениях, относился к нему с искренней любовью. И действительно, Штаупиц имел на него самое благотворное влияние. Он старался успокоить запуганную совесть молодого монаха, отвлечь его внимание от вечных помышлений о мнимых грехах и постоянно указывал ему на любовь к Господу, отдавшему Своего Сына в жертву за людей, как на единственный и несомненный источник спасения.
Таким образом, приблизительно с 1508 года мало-помалу начинается поворот в богословских представлениях Лютера. До сих пор он разделял все крайности воззрений схоластиков, а так как схоластика в большинстве своих представителей пришла к убеждению, что человек может достигнуть единения с Богом в духовном совершенстве без посредствующего действия благодари, при помощи собственных лишь сил, то и Лютер во всей полноте разделял это убеждение. Но собственная неудовлетворенность, с одной стороны, и влияние Штаупица – с другой, сильно пошатнули это убеждение, а чтение Библии под новым углом зрения довершило дело. Теперь, читая Св. Писание, Лютер с особенным вниманием останавливается на таких изречениях, в которых Христос называется Всемирным Ходатаем, а вера – единственным средством примирения с Богом. Особенно его поразило изречение пророка Аввакума: “Праведный от веры жив будет”, которое он истолковал в том смысле, что праведный и есть человек, оправданный пред Богом своей верой.
Конечно, Лютер в данное время был еще очень далек от своих позднейших религиозных представлений, сделавших из него реформатора. Трудно определить, сколько времени продолжался этот внутренний процесс. По всей вероятности, борьба была продолжительна, тем более, что Лютер еще продолжал изучать схоластику, привлекавшую его тем, что в ней все было так стройно, тогда как в учении Штаупица многое было непонятно и недостаточно обосновано. Однако, благодаря новому направлению, которое приняли его мысли, в душе его мало-помалу водворяется покой. Он работает с новым жаром, проверяет свои прежние выводы, и каждый шаг на новом пути ведет его к большей ясности, усмиряет прежнюю тревогу. Он не старается больше взять приступом небо и возлагает все свои упования на благодать Творца. Но он еще долго не сознает всех логических последствий нового принципа; не сознает, что с той минуты, как религия становится сугубо личным делом между Богом и верующей душой, рушится все здание католической церкви. На самом деле идея об оправдании верой не мешает ему еще долго оставаться таким же ярым поклонником папы и верным сыном церкви, каким он был в момент поступления в монастырь.
В ноябре 1508 года во внешнем положении Лютера произошла значительная перемена. По рекомендации Штаупица, он был приглашен курфюрстом саксонским, Фридрихом Мудрым, преподавать в недавно основанный им Виттенбергский университет. Здесь Лютер вначале должен был читать лекции об Аристотелевой диалектике и физике, но занятия философией были ему не по душе. Его по-прежнему влекло лишь к науке, исследующей сущность всех вещей, то есть к теологии. Уже с марта 1509 года он был утвержден библейским бакалавром, то есть получил первую учено-богословскую степень и с нею право читать о некоторых книгах Св. Писания. Впрочем, профессорская деятельность продолжалась на этот раз недолго: его скоро отозвали по делам ордена в Эрфурт, а в 1511 году по тем же делам послали в Рим.
Подробности этого путешествия известны мало. Единственный источник – воспоминания самого Лютера, рассеянные в разных сочинениях, в основном в “Застольных речах”. Но воспоминания, записанные в позднейшее время, вряд ли могут дать вполне верное представление о первоначальных впечатлениях Лютера. Они все окрашены мрачным оттенком его позднейших пристрастных суждений обо всем, что имеет какое-нибудь отношение к Риму. На человека с воображением Рим, как безгласный свидетель многовекового славного прошлого, и в настоящее время производит сильное, граничащее с благоговением впечатление. Как же он должен был поразить путешественника, проникнутого высшим религиозным одушевлением? И действительно, даже в позднейших воспоминаниях Лютера о Риме, проникнутых горечью и негодованием, еще звучат отголоски его тогдашних благочестивых восторгов. Он сам рассказывает, что, когда пред ним засверкали священные купола храмов вечного города, он пал ниц, поднял руки к небу и воскликнул с умилением: “Приветствую тебя, священный Рим, трижды священный от крови мучеников, здесь пролитой!” По приезде в город он немедленно принялся бегать по церквам и везде служил обедню. По его собственным словам, он так усердно пользовался своим правом священнослужения, что “ему почти приходилось жалеть, что отец и мать его оставались в живых, так как он охотно избавил бы их от чистилища своими молитвами”. Он посетил все церкви и пещеры, прикладывался ко всем мощам. Но самое сильное впечатление произвела на Лютера базилика св. Петра как олицетворение здания церкви Христовой. На коленях поднялся он по лестнице, ведущей к храму, для получения назначенного за этот подвиг отпущения грехов.