С правой стороны мехового воротника ее пальто свисало что-то прозрачно-зеленоватое, скорее всего, имевшее органическое происхождение – производное внутренностей носа или, может быть, рта.
– А это амплитуда и критическое расстояние грунтовки. Всего хорошего!
– Всего хорошего и вам.
Дама скрылась за дверью. Октавия вернулась к своему письму. На днях у нее возникла идея издать книгу, посвященную единственно одному виду деревьев – prunus padus, черемухе обыкновенной. Согласно замыслу, у нее должен был получиться сборник из художественной прозы (поэзию Октавия не любила), своей и чужой, примечательных научных и культурологических фактов, фотографий, рисунков, картин и всего остального, что могло бы представить этот замечательный ботанический предмет в неочевидной ипостаси, а сказка Клавдия, которую он сочинил для нее в своем последнем письме, послужила бы ей в качестве предисловия. Каким-то образом это дерево было неразрывно связано с тем особым видом томления, которое вызывали у нее попытки вспомнить обстановку своей детской комнаты и всего того, что в те годы ее окружало. Первыми на ум приходили серые обои в мелкий белый цветочек (но не черемуховый, скорее что-то вроде подснежника), такие же серые, просвечивающие портьеры и стеклянные плафоны на люстре, тоже, конечно, в виде цветов. В комнате было довольно крупное окно, но его расположение было таково, что солнце почти никогда не попадало в нее прямыми лучами, и от этого казалось, что там никогда не наступал день; ночь сменялась утром, которое медленно перетекало в вечер, пока снова не приходила ночь. И, нет, в ней не бывало черемуховых букетов в хрустальных вазах и никто не написал по картону открытым жирным мазком, который всегда так нравится неискушенному зрителю с дурным вкусом, и не повесил здесь на стену цветущую белую лапу. Черемуха была связана с этим местом именно тем, что ее здесь не было. Это было похоже на то волнение, которое она иногда чувствовала и теперь, когда смотрела на улицу из окна и вдруг испытывала страстное желание куда-нибудь отправиться, или даже не тогда, а еще раньше, когда только намеревалась подойти к окну. Черемуха цвела где-то за пределами комнаты, которая отчего-то вспоминалась как способная производить гулкое эхо, хотя никакого эха в ней, конечно, быть не могло. Она цвела и благоухала в каких-то неведомых садах, на фоне грязных домов с высокими арками и покатыми крышами, и эти сады, если они в самом деле отыскивались, никогда не бывали и вполовину так же хороши, как мысль о них, возникавшая внутри комнаты, в которой никогда не наступал день.
Больница
Множество раз Мартин чувствовал себя гораздо хуже, но почему-то именно в этот, после двухдневного желудочного расстройства, его положили в больницу. Каждый день на протяжении двух недель у него брали кровь из пальца, всегда из одного и того же, из незаживающей ранки, с каждым разом немного увеличивающейся. Он не знал, сколько времени ему предстояло там провести, и боялся, что в конце концов он останется совсем без пальца. В палате кроме него лежало еще пять мальчиков. Утро начиналось с того, что их, едва проснувшихся, переворачивали на живот и вставляли им между ягодиц градусники. Все это делали некрасивые толстые женщины в белом.
Еда в столовой была пресная и жидкая. Он сел на случайный стул рядом с очень худым мальчиком с серыми волосами.
– Свалил с моего места, – сказал кто-то над ним сиплым голосом.
Это был Август, высокий подросток из детского дома. Мартин взял тарелку с супом и попытался встать, но Август толкнул его обратно, так что пол-тарелки расплескалось ему на штаны. Несколько человек засмеялись. Мальчик с серыми волосами обхватил руками голову и тихонько захныкал.
Больница располагалась недалеко от его дома. Из окна их палаты было видно дорогу, по которой Мартин ходил в школу. Он смотрел на детей и взрослых, шагающих по своим делам, и удивлялся, как можно вот так свободно куда-то идти и не быть заключенным, как он, и почему никто не освободит его или хотя бы не пожалеет. Однажды он хотел посмотреть в окно в конце коридора, но одна из сестер закричала: «А-ну не трогай занавески!» В эту часть больницы он старался больше не ходить.