– Это мы у бабушки… Это Барсик… Это первое сентября… Это мама.
Голос Мартина слегка дрогнул. На фотографии женщина средних лет держала в руках букет желтых роз и широко улыбалась, глядя в объектив. Клелия и Фи не спрашивали, где она.
– Что такие кислые сидите?
Отец, шатаясь, появился из дверного проема.
– Мадемуазель…
Он попытался поцеловать руку Клелии, но промахнулся.
– Я на минуточку…
Не переставая что-то бормотать, он ушел к себе в спальню.
Мартин похолодел. Он не смел поднять глаза, в которых стояли слезы.
– Давайте смотреть фильм! Я сейчас поставлю.
Клелия извлекла из рюкзака кассету. Это была полуторачасовая история о приключениях поросенка на ферме. Клелия снова села рядом с Мартином, с другой стороны продолжал сидеть Фи. Они не смотрели на него, ничего не говорили, и его слезы вскоре высохли.
Персики
Мартин раскачивался на тарзанке и шевелил шатавшийся за правой щекой зуб. Он беспокоился, потому что был уверен, что все молочные зубы у него уже выпали, пока не начал шататься этот. Однако было так приятно двигать его из стороны в сторону, просовывать под острое основание кончик языка и всасывать с клокочущим звуком сквозь образовавшийся тоннель слюну, что беспокойство его отступало. Он приходил покататься на тарзанке рано утром в выходной день, когда здесь не было никого, кто мог бы его прогнать. В такое время на улицах бывал только он, дворники и время от времени люди, выгуливающие своих собак. Неподалеку от него работала дворница Эсмеральда. С неба тихо падал снег.
– Болтаешься? – спросила она не то с укоризной, не то игриво.
– Угу.
Она улыбнулась золотыми зубами и оперлась об метлу. На ярко-малиновой шапке у нее было написано: «Here to break your heart». Мартин знал, что она не понимает значения этих слов, и чувствовал к ней жалостливую нежность. Ходили слухи, что Эсмеральда ловит кошек и варит из них суп, а еще – что она задушила своего восьмилетнего сына.
– Четыре года сегодня, как Ергарочка умер.
Она положила подбородок на руки, и ее лицо приняло тот отстраненный задумчивый вид, который бывает у всех стареющих людей, когда они обращаются к воспоминаниям, как будто весь опыт их жизни предстает перед ними разом.
– Вот такие персики собирали. Схватит и тянет в ротик. Я ему говорю, что же ты лижешь немытый? Дай вымою сначала. Так персики любил, солнышко мое, радость моя.
Мартин знал, что в их городе не растут персики, и ему показалось удивительным, что Эсмеральда не всегда была местной дворницей, которую считают ведьмой.
– А как заболел, все просил камешек ему под головочку положить. Камешки на море холодные были. Все повыбрасывали, когда сюда ехали. Так я ему капустный лист намочу и прижму к лобику.
Глаза Эсмеральды увлажнились. Мартин подумал про Матильду, как она так же при нем уходила в свои воспоминания, и как у нее так же, как у Эсмеральды, ничего в жизни не было, кроме воспоминаний о мертвых людях.
– Эй, а ну слезай, обедать иди!
Это был отец. Он стоял, одной рукой держа сигарету, другой подзывая Мартина, так далеко, как будто боялся подхватить от Эсмеральды какую-то заразу. Мартин хотел сказать ей что-нибудь, что излечило бы ее от горя, но таких слов у него не было. А еще больше ему хотелось дать ей понять, что он не такой, как его отец. Но все, что он мог сделать, это смотреть на нее, стараясь вложить в свой взгляд все свое сочувствие и продолжая по инерции слегка раскачиваться взад-вперед. Ее взгляд был направлен куда-то то сквозь него, сквозь все видимое. Мартин молча соскочил с тарзанки и поплелся к отцу. Эсмеральда осталась неподвижно стоять, опершись на метлу. На ее джинсах были вышиты голубые васильки, украшенные сверкающими стразами.
Туалет и ванная
В ванной Мартин переставал чувствовать ход времени. Стоило ему всего несколько минут постоять под струей горячей воды за закрытой на шпингалет дверью – и все болезненные связи с реальностью исчезали. Его мысли улетали туда, где им хотелось быть. Они вообще часто туда улетали, но в ванной с особым, бурным вдохновением. Как человека исключительно умного, всесторонне одаренного и неповторимо обаятельного, его интервьюировали восторженные журналисты, и его ответы превращались в долгие остроумные рассказы о своей удивительной жизни. Рассказы эти были про него, поэтому не могли не быть интересны. Иногда здесь начинались целые жизни, которые Мартин по несколько раз впоследствии переживал в различных вариациях. Безумный маньяк схватил его друзей и знакомых, привязал к стульям и уже почти начал убивать. Но вот Мартин, рискуя жизнью, ловко подкрадывается сзади и одним быстрым движением перерезает важную артерию на шее злоумышленника. В числе пленников – Клелия, Фи, Корнелиус, но в первую очередь он освобождает человека, которого по-настоящему любит, хотя он сам себе в этом еще не признается. Красивое, искаженное страхом и нежностью лицо Мартина красноречивее любых слов. Они ничего не говорят. Главное, что теперь они в безопасности. У них впереди уйма времени – целая вечность. Фи плачет. Клелия напугана, но сдержанна. Корнелиус, Вон и Августин молча признают его превосходство над собой. Мартин ведет себя скромно, как подобает герою. Если в такой момент кто-то стучал в дверь ванной, его всего передергивало. Это было похоже на пробуждение от пощечины.