– А куда вазочка сиреневая делась?
Никто в комнате ничего ей на это не ответил. Отец и Корнелиус – потому что им не было дела до наличия иди отсутствия в доме вазочек, а Мартин – потому что боялся разоблачения. Его сердце стучало как бешеное, в ушах стоял звон.
– Хм… Интересно…
Больше об этом никто никогда не упоминал. А мать умерла, так и не узнав правды об исчезновении вазы. Сердце Мартина забилось сильнее, чем в тот день, когда он оставил ее вопрос без ответа. Простила бы она его, если б узнала истину? Мартину стало дурно. Он закрыл лицо руками и затрясся от рыданий. Нужно было непременно рассказать все если уж не ей, то кому-то еще. Ему казалось, что он сойдет с ума, если проживет наедине с этим еще хоть один день. Не помня себя, он бросился обратно в город и сам не заметил, как оказался перед домом Клелии. Она была одна, впустила его, налила чай и выслушала очень серьезно.
– Мне кажется, твоя мама все знает и прощает тебе – таким образом, какой мы не можем себе представить, но от этого не менее действительным.
Мартин ничего не ответил. Он больше не плакал и, посапывая на высокой ноте, сосредоточенно всматривался в зеркальную поверхность чая. Клелия тоже молчала. Невыносимый солнечный день за окном наконец-то подернулся первыми сумерками.
Бессонница
Октавия ненавидела вечера. Они ассоциировались у нее со скоротечностью отведенного ей времени и подводили к необходимости погружаться в пугающее небытие сна. Ее всегда удивляло спокойное и благостное отношение других людей к этой необходимости. Потеря контроля, погружение в бессознательные опыты сновидений приводили Октавию в ужас, интенсивность которого могла быть время от времени сглажена только сильной усталостью и потребностью организма в отдыхе. Однако если усталость доходила до степени переутомления, ее эффект мог оказаться прямо противоположным – у Октавии случалась бессонница. Она никогда не могла сказать заранее, что в ней одержит вверх, когда шла в постель, – переутомление или перевозбуждение.
Слизняки производят два вида слизи: один – жидкий и водянистый, и второй – густой и липкий. Ей случалось слышать, как люди, которые никогда не страдали этим расстройством, говорят, что во время бессонницы можно заниматься чем угодно, или, по крайней мере, думать о чем угодно. Октавия знала, что это не так. То, что происходило с ней на протяжении долгих мучительных часов в ставшей вдруг ужасно неудобной постели, вообще нельзя назвать размышлениями. Гораздо больше это походило на такую вариацию сна, в котором сознание теряется только частично, а тело и разум не только ничуть не отдыхают и не восстанавливаются, а, наоборот, изматываются сильнее, чем от любой другой нагрузки. Само перемещение в горизонтальное положение причиняло ей страдания. Жидкая слизь распространяется от центра ноги к краям. В этот момент в ней как будто что-то запрокидывалось. Какая-то фантомная внутренность. Какой-то клапан. Или сосудик с жидкостью. Состояние болезненного возбуждения в такие моменты имело свойство усиливаться в геометрической прогрессии. Чем меньше оставалось времени до утреннего подъема, тем сильнее Октавия переживала. Чем сильнее она переживала, тем больше отдалялась от возможности заснуть. Тревога порождала тревогу, а страх боялся самого себя. Густая слизь разворачивается спереди назад. Необходимость идти спать и вставать в определенный час представлялась ей в виде двух стен, которые медленно движутся друг на друга, пока она лежит между ними и терпеливо, превозмогая клаустрофобный ужас, ждет того момента, когда они ее, наконец, раздавят. Послабление наступало только тогда, когда время на сон, наконец, заканчивалось. Октавия вставала с кровати разбитая, но не без чувства облегчения. Больше не надо было пытаться сделать то, механизм чего был ей совершенно непонятен. Сну надо было отдаться, просто позволить ему наступить – загадка, как люди это делают. Октавии претила идея быть чем-то захваченной, она понятия не имела, как этого правильно добиваться и как можно получать от этого удовольствие. Звонок будильника клал конец ее агонии. Какой бы уставшей и заторможенной она ни чувствовала себя после ночи без сна, она была рада, рада тому, что кошмар позади. Что делать дальше, она знала.