Расправа
Примерно неделю спустя, однако, Вон отчего-то вспомнил о своем оскорбленном самолюбии. Подкараулив Мартина после школы, он затащил его за гаражи и побил. Удары были достаточно сильные, но как будто неохотные. Мартин почти не сопротивлялся, только закрывал руками лицо и голову. Тот загадочный ужас, мучивший его накануне, покинул его. Он был почти бесстрастен, как будто это было чем-то вроде неприятной медицинской процедуры, которую просто надо перетерпеть. В какой-то момент Вон почувствовал себя неловко. Казалось, что ему вдруг стало страшно скучно исполнять свою злодейскую роль, и он задумчиво застыл, глядя куда-то мимо своей жертвы. Даже и сейчас Мартин отчего-то не пытался убежать или дать отпор. Он просто стоял, приподняв перед собой руки в оборонительной позе, и смотрел на Вона. Вон тоже посмотрел на него. Несколько секунд они молча таращились друг на друга. Потом Вон словно бы вспомнил, зачем он сюда пришел, и грубо схватив Мартина за плечи, прижал его к дереву. Вон снова застыл, и Мартин почувствовал солоновато-потный запах его кожи. В его дыхании отчетливо распознавался апельсиновый леденец. Их продают в ларьке возле школы. Он не понимал, чего хочет от него Вон, и бессильно обмяк в его руках. Вон, казалось, тоже не понимал, чего он хочет, и, снова спохватившись, резко толкнул Мартина и торопливо пошел прочь, напоследок смачно плюнув ему в лицо, прямо в глаз. Тот немного выждал, и, убедившись, что Вон не намерен вернуться, вытер лицо рукавом и отправился домой.
Пение дятла
У Фи была такая же светлая и тонкая кожа на руках, как у его матери. Она позволяла чесать ее ногтями – это его успокаивало. «Чухать», как он выражался. Мартин думал об этом на уроке математики. Еще он думал о Слепой Марии, которая с недавних пор стала для него просто Марией. Из школы они теперь возвращались втроем, и Мартину было страшно неловко – перед Фи за Марию, перед Марией за Фи и перед Марией и Фи за себя. Без Фи становилось легче, но момент расставания с ним каждый раз разбивал Мартину сердце.
– Пока!
Он старался вложить в это слово всю свою преданность, все симпатию к своему милому другу. Если выходило слишком тоскливо, он боялся, что Фи решит, что надоел ему. А если – слишком весело, Фи мог подумать, что Мартин рад от него избавиться.
Мария посвящала его в тайны садоводства. Он помогал ей ухаживать за садом, а она позволяла ему время от времени срезать какие-нибудь цветы. Что он с ними делает, она не спрашивала. Мужчина с усами никогда ничего не говорил и не обращал внимания ни на что, кроме своих цыплят.
Однажды Мартин предложил Марии прогуляться с ним на кладбище. Мария не была удивлена. Казалось даже, что она ждала этого предложения. Он никого еще сюда не приводил. К этому моменту могила его матери была вся усыпана цветами, которые он приносил, в основном засохшими. На гранитной плите было несколько пластилиновых роз и венок из увядших одуванчиков.
– Здесь лежит моя мама.
Мартин был так растроган собственными словами, что едва сдержал слезы.
– Здесь очень красиво.
Мария смогла различить пионовидную розу из своего сада среди других засохших цветов, ставших теперь похожими друг на друга, как бывают похожи между собой очень старые люди.
Только сейчас Мартину пришло в голову, что он никогда не видел в доме Марии никого, кроме мужчины с усами, который, вероятно, был ее отцом. Задавать ей вопрос о матери прямо сейчас показалось ему неприличным, и он промолчал.
– Какие цветы она больше всего любила?
Мартин задумался. Он был слишком мал, чтобы дарить ей цветы, когда она была жива.
– Она выращивала фиалки в горшках. Когда она умерла, они исчезли.
Это было правдой. Он не знал наверняка, как это произошло, но был почти уверен, что их выбросил отец или Корнелиус.
– Мы можем вырастить новые фиалки для нее.