Прикосновение
Господин Удрилло всегда и везде стремился стать «своим».
– Дорогая моя, вещь ге-ни-аль-ная!
Возвращая Октавии очередную прочитанную книгу, он всегда старался прикоснуться к ее руке. Она ненавидела этот назойливо-фамильярный жест и всю его манеру держаться, но в то же время не могла не замечать, какая у него мягкая и теплая кожа, и думала о том, как бы ей хотелось, чтобы к ней прикоснулся кто-нибудь не такой противный, как господин Удрилло.
Госпожа Мильтон всегда улыбалась, когда встречалась взглядом с Октавией. В этой улыбке не было ничего нахального. Это была простая вежливость, которая, хотя уже и была сама по себе явлением почти необычайным для их города, не имела ничего общего с чувствами Октавии, когда та улыбалась в ответ. На вид госпоже Мильтон было около сорока пяти лет. Ее румяное, никогда не скрытое под косметикой лицо украшали тонкие обаятельные морщины, обнаруживающие в нем склонность к интеллигентным и жизнерадостным выражениям. Слизни обладают как женскими, так и мужскими половыми органами. Ее одежда всегда выглядела чрезвычайно непритязательно, почти неряшливо. Короткая мужская стрижка и ортопедические ботинки завершали ее образ женщины, у которой есть в жизни что-то поважнее, чем погоня за модой и внешним лоском. Что это было, Октавия не знала. Знала она только то, что как бы ни нарядилась госпожа Мильтон, она всегда будет оставаться самым восхитительным человеком на свете. В ее манере говорить Октавии слышалось что-то недосягаемое – что-то такое, чему невозможно подражать и на что невозможно ответить с достаточной степенью признательности. Каждым своим движением она проливала на все вокруг потоки безупречной тактичности и глубочайшей мудрости. Октавия не знала, чего бы ей хотелось от госпожи Мильтон. Обычно слизняк следует за слизью другого слизняка и может даже поедать эту слизь. Никакие варианты социальных связей не представлялись ей подходящими, чтобы удовлетворить ее тайное поклонение этой великолепной персоне. Так что приходилось довольствоваться редкими и короткими встречами в библиотеке, когда госпожа Мильтон неизменно приветливо, но без лишних комментариев сдавала прочитанную книгу или брала новую. В отличие от господина Удрилло она никогда не прикасалась к Октавии, но отчего-то ей казалось, что достаточно было бы только попросить, и бесконечно добрая госпожа Мильтон прижала бы ее к своему полному телу с той нежностью, на которую не способны ни дружба, ни материнство, ни романтическая любовь, ни что-либо другое. Затем слизняки находят друг друга и начинают кружиться вместе.
– Здравствуйте! Будьте так добры, еще вот это .
Эти слова она произнесла с легкой одышкой, которая, как и все остальное, показалась Октавии неотразимой. Хотя никаких очевидных семейных или профессиональных признаков госпожа Мильтон не демонстрировала, Октавия была уверена, что у нее самая интересная, наполненная и сложившаяся жизнь, какую только можно себе представить. Иначе и быть не могло. И ей было мучительно стыдно перед госпожой Мильтон за собственное жалкое, не имеющее веса существование. Она страшно завидовала тем людям, которым повезло попасть в число ее окружения. В ее присутствии Октавия переставала бояться смерти.
Гениталии слизней – одни из самых удивительных в мире.
Туалет
На переменах в школьном туалете всегда было полно учеников старших классов, которые делали там что угодно, только не справляли нужду. На серо-зеленой стене висело несколько ржавых писсуаров, а справа возле окна, ничем не огороженный, стоял унитаз, на закрытой крышке которого обычно сидел самый авторитетный из находящихся в туалете старшеклассников. Большой глупостью с стороны кого-то вроде Мартина было бы даже заглянуть туда на перемене, а о том, чтобы воспользоваться туалетом по назначению, и говорить было нечего. Поэтому в случае сильной нужды ему приходилось поднимать руку во время урока и при всех задавать вопрос, который уже сам по себе расценивался как проступок: