Устав от слез, Мартин задремал, и ему казалось, будто чья-то прохладная рука нежно гладит его по волосам.
Переезд
Переезд в Большой Город был назначен на июль. К этому времени ремонтные работы в их новой квартире должны были полностью завершиться. Мартин узнал об этом случайно, от Корнелиуса.
– Как переезжаем?
– А вот так. У папаши новая работа.
– Навсегда?
– Да нет, как же, на недельку.
Мартин посмотрел в окно. Вдруг все, что он много раз там видел, стало выглядеть иначе. Как будто уже сейчас это было не взаправду, как если бы все это уже было у него заранее отнято. Из кухни доносились звуки включенного телевизора, который смотрел отец. Они смешались с шумом в ушах у Мартина, когда он понял: ему не сообщили об этом не потому, что жалели его чувства, ему просто не удосужились об этом сообщить.
– Почему мы должны переезжать?
– Потому что если кое-кто не будет работать, то кое-кому будет не на что покупать свои стручки и пленки.
– Мне надо школу закончить, ты это понимаешь?
– Закончишь там!
Ему хотелось объяснить отцу, что он не может расстаться с местами, которые стали дороги ему, с людьми, живыми и мертвыми, которые, хоть и не так, как ему бы хотелось, но стали ему близки, с пиратом, с обветшалым подоконником, на котором цветочные горшки были расставлены особым образом и гармонировали по цвету с портьерами, что ему страшно снова пытаться встроиться в новые реалии, когда он и в старые не может толком встроиться, хотя всю жизнь только этим и занимался, что ему смертельно одиноко, и еще больше одиночества он может не вынести, но вместо этого он сказал:
– Тебе плевать на всех, кроме себя!
– Так, еще раз со мной так заговоришь – по шее получишь, понял?!
– Я тебя ненавижу!
С этими словами он вернулся в свою комнату. Его трясло от бессильной ярости (хотя он и не преминул взглянуть на себя со стороны и рассудить, что слегка драматизирует). Герман К. подошел к нему со спины и заботливо обхватил его обеими лапками.
Распад
Сидя на корточках под струей горячей воды, согревавшей его колени, Мартин грезил о том, что в другой школе у него появятся новые друзья, такие, которые будут любить его больше, чем кого бы то ни было на свете, восхищаться его умом и талантами, проводить с ним уйму времени и внушать зависть тем, кто не попал в этот круг избранных. Словом, он опять мечтал стать героем.
После поездки в ботанический сад Фи и Мария стали постоянно держаться за руки, а Мартин перестал присоединяться к их прогулкам, даже если его приглашали. Он не знал, в самом ли деле они звали его с собой только из вежливости, в действительности надеясь, что он откажется, или это внушали ему ревность и обида, но на всякий случай отвечал отказом. Делал он это, конечно, с таким видом, как будто ему все равно или его ждут очень важные дела. Наверное, Фи и Мария тоже не знали, отвечал ли он "нет" из гордости, или потому что не хотел больше с ними водиться. Как бы то ни было, теперь даже в школе они держались отдельно от Мартина. "Клуба несоревнующихся" больше не существовало. Ко-ко начал превращаться в обыкновенного откормленного петуха.
Мартин подставлял под кран руки, сложенные лодочкой, и наблюдал, как вода пузырится с приятным шипящим звуком. Он не мог бы сказать, был ли это шепот Германа К., сидящего на полу за шторкой, или его собственные мысли.
– Мы не будем носить ему цветы он будет одинок в своей грязной
темной могиле мы просверлим ему дыры в гробу много-много дыр чтобы черви съели не только его тело чтобы они добрались и до его гадкой мертвой души и некому будет пожалеть о ней некому будет удобрить жесткую землю над ним даже сорняки не будут расти в ней он никогда не увидит больше небо он забудет как оно выглядело у него не будет даже воспоминаний он будет видеть только темноту ему будет там так тоскливо что он пожалеет обо всем обо всем что сделал нам…
О том, что будет потом
Мартин не убьёт своего отца. Даже ни разу не попытается. Герман К. перестанет преследовать его вскоре после переезда в Большой город, когда обыкновенно очень бодрая госпожа Лилия сделается вдруг чрезвычайно бледной и пожалуется на тошноту. Отец станет вести себя с ней неуклюже заботливо, а его непривычная обходительность как будто прольется заодно и на собственного сына. Позже он узнает причину недомогания госпожи Лилии, а когда, еще позже, отец впервые на его памяти расплачется, стоя в больничной палате и держа в руках похожую на сморчок Магдалену, Мартин поймет, что он плачет не только от радости, он плачет так, как не смог заплакать на похоронах матери, как не смог заплакать при рождении своих старших детей и как не смог заплакать из-за множества других, скрытых от него явлений. Девочка родится очень слабой, врачи даже выскажут сомнение в ее жизнеспособности, но все обойдется. А у Фредерика случится настоящая истерика. Придется увести его в отдельную палату и уложить на кушетку, чтобы сделать какую-то инъекцию. Впрочем, уже на следующий день он снова вспомнит, что он Великий Воин Великой Державы, и вернется к некоторым своим прежним повадкам («Теперь у меня две дочери, хе-хе!»). Но Мартина это больше не будет тревожить. Он научится у госпожи Лилии смотреть на отца как на затейливое экзотичное растение с высокими декоративными свойствами и некоторыми антропоморфными признаками, вздорное и требовательное, но слишком красивое, чтобы можно было его убить.