Услышав оклик «товарищ!», Лисняи насупился. Он уставился на хлеб, сало и лук, разложенные на газетной бумаге, и расстроился — то ли потому, что Шниттер помешал ему поужинать, то ли потому, что порция сала стала вдвое меньше «довоенной». Взгляд Лисняи перескочил на бутылки с чернилами, стоявшие в конце стола: синие, красные. «Может, он чернила забыл налить?» Потом глаза его остановились на коробке с перышками, затем на стопке бумаг. Служитель надеялся, очевидно, что забыл положить редактору свежие перья и бумагу — только и всего. Но, наконец, он махнул рукой. Не в этом дело! Лисняи вздрогнул и выпустил из одеревеневших пальцев перочинный нож, на который наколол уже кружочек лука.
«Товарищем зовет… — мелькнуло в голове у старика. — Беда!» — И он встал, тем более что уже и второй и третий раз прозвучало все более нетерпеливое: «Товарищ Лисняи… товарищ Лисняи!»
Пожилой служитель загнул газету, накрыл ею ужин, а на краешек бумаги положил свинцовые отливки. Подойдя к дверям редакторского кабинета, постучал: ему, даже если зовут, положено стучаться. Он вошел.
Геза Шниттер сидел за письменным столом лицом к двери и, хотя сам несколько раз звал Лисняи, не поднял глаз на вошедшего, а продолжал скрипеть пером. Человек, незнакомый с редакционными порядками, на месте Лисняи мог бы подумать, что он ослышался и никто его не звал. Но старый служитель знал привычку Шниттера говорить, не отрываясь от письма, левой рукой протянуть что-то вошедшему, а потом правой, быть может, поднять телефонную трубку, начать разговор, ответить на вопросы. И все это без малейшего видимого напряжения, напротив, спокойно, словно он работает на сцене, отменно выучил свою роль и наслаждается тем, как действует на других его способность заниматься одновременно тремя-четырьмя делами сразу. Если не оказывалось других зрителей, Шниттеру достаточно было и одного Андраша Лисняи.
Старик остановился в дверях. Ждал. Смотрел на маленькую, изящную голову Шниттера, на его блестящую смуглую лысину, освещенную сбоку настольной лампой, а сверху люстрой. Шниттер писал, писал самозабвенно и, даже после того, как решился заговорить, говорил монотонно, не прекращая письма, не смотря на вошедшего.
— Это вы? — сказал он. — Возьмите два номера «Непсавы», — и, продолжая правой рукой писать, левой указал на угол стола, — я приготовил их для вас. Перепишите передовицы из обоих номеров. По возможности без ошибок. Поняли, товарищ Лисняи?.. Передовицы… — Он замолк. Перо скрипело, оставляя за собой буквы, а Шниттер, не изменив даже наклона головы, монотонно продолжал: — Когда кончите, отнесете в типографию. Метранпаж разрежет вашу рукопись и поделит ее между наборщиками, как делается обычно со срочным материалом. Пусть наборщики проставят свои инициалы и старую дату… Алло, — поднес он левой рукой дребезжащую трубку к уху и, слушая, продолжал писать. Свои указания Лисняи он давал, чуточку запинаясь, ибо аттракцион «три дела сразу» был чересчур трудный. — Изымите из… архива типографии оригинал рукописи… и пусть вместо него подошьют ваш… приложат его к материалам соответствующей даты… Алло… Да… Это я вам, Доминич, звонил… Приходите сейчас же. Жду вас… Последнее время суд не удовлетворяется словесным признанием. Авторство требуется подтверждать и рукописью. Производят даже испытания на стиль и почерк… Суд сошел с ума… Так что половину передовой соблаговолите выучить наизусть, чтобы на заседании, если начнут к вам приставать, вы могли ее повторить… Иначе ведь не согласятся упрятать вас в тюрьму.
Шниттер все еще не подымал глаз на пожилого служителя, лицо которого становилось все более и более горестным. Но служитель покорно взял с краешка стола приготовленные номера «Непсавы» и поглядел на даты: 30 июня 1914 года. «Нельзя за двух убийц карать целые народы», — называлась первая передовая и вторая от 25 июля 1914 года: «Не допустим европейской бойни!»
— Суд-то когда? — спросил Лисняи.
— Через три недели. Двадцать седьмого октября. Впрочем, к этому времени вы будете уже у них, ибо «прошлогодняя» первомайская передовица попадет в курию двадцатого октября. Мы сделаем все для того, чтобы курия не утвердила предварительное решение, но вы же сами знаете: это зависит не только от нас. На судебное заседание вы пойдете уже из тюрьмы. Это отлично. Надеюсь, они сжалятся над вами и за последние передовицы дадут вам по-божески.
— А за ту сколько дали?
— За какую?
— За прошлогоднюю, первомайскую.
— Семь месяцев, товарищ Лисняи, семь.
Лисняи уронил голову.
— А нельзя ли, — спросил он тихо, — чтобы эти две передовицы кто-нибудь другой взял на себя?