— Если хотите, можем дальше пойти.
Главная улица деревни уже давно осталась позади, но собачий лай, переходил от двора ко двору и провожал их, как провожает военный оркестр следующие на фронт маршевые батальоны.
Мартон осмотрел лоб Тибора.
— Рана небольшая, но глубокая. Камешек был, видно, острый. Больно, когда нажимаю? Мы попросим воды и промоем рану. Главное, чтобы заражения не было. У кого есть чистый носовой платок?
Как ни бодрился Мартон, но после нападения собак и неудачи с работой настроение у всех испортилось. У него тоже. И оставалось дурным до тех пор, пока один за другим, а затем и все сразу не заговорили, не начали вспоминать, и все более и более возбужденно, подробности победы, одержанной над псами, и то, как происходило сражение. Чики сказал, что опускаться на корточки хорошо, но еще лучше прямо бросаться на собак. Конечно, с камнями в руках и с криками, чтобы заглушить их лай. Собаки тогда испугаются и подумают: «Это тоже собаки, только еще сильнее нас…» Лайош Балог припомнил, что и он дал пинка одной собаке: «Она была, конечно, поменьше той, с которой расправился Петер». Тибор уверял, что пес, доставшийся ему на долю, был на волосок от того, чтобы он ему зуб не вышиб. «Я только плохо нацелился, потому что кровь заливала мне глаза». — «Ты ж не виноват в этом», — ласково заметил Мартон. А Геза ясно слышал, как треснули ребра у той собаки, которой он дал пинка. «Это, правда, не моя заслуга, просто на днях сапожник подбил железными гвоздиками носки моих башмаков». В доказательство Геза поднял ногу и показал башмак. Мальчишки посмотрели и крикнули все разом: «Ну, тогда понятно!» По словам Петера, его пес «был настоящей баскервилльской собакой», и Петер подсчитал даже, что он семь раз перевернулся. «А если он и поправится, то все равно сдохнет!» — сказал он в заключение. Хотя ребята не совсем поняли, что хотел этим сказать Петер, однако тут же согласились. «Конечно! А вторая собака отлетела не меньше чем на двадцать пять метров и пролетела бы еще дальше, не натолкнись на столб у ворот».
Словом, их охватило чувство полнейшего торжества, и, как вообще бывает после сражения, каждый верил словам другого, торопливо подтверждал их, чтобы скорее и самому припомнить новые подробности. А их было такое превеликое множество, словно битва продолжалась не пять минут, а полных двое суток.
И за это время у ребят совсем вылетело из головы, что работу им получить не удалось.
— Собаки-то собаками, — заговорил вдруг Тибор, и никто не посмел его перебить: у него было больше прав держать речь, чем у остальных, он единственный пострадал, — но вот почему напали на нас швабские мальчишки? Венгерцев, что ли, ненавидят?
— Может быть, — Сказал Мартон. — Дураков на свете много. Но, думаю, суть не в том, что они ненавидят венгерцев.
— А в чем же?
— В чем? Так уж оно повелось в деревне. Только случай выдайся, каждого чужого побьют. Даже ребятишек из соседнего села не пропустят. И это не только здесь. В Сентмартоне то же самое. А ведь там одни венгерцы живут.
— А почему?
— Так уж оно повелось… — Мартон пожал плечами. — Боятся — потому и нападают. Они, конечно, не знают уже, что нападают потому, что боятся. Однажды я спросил дядю Крайцара. Он был полевым сторожем. Мы очень дружили с ним. Я часто захаживал к нему. Иногда даже на ночь оставался у него в шалаше. Вот он и сказал мне однажды: как чужой придет к мужику, так и горе принесет на горбу. Уж так оно повелось испокон веков. Потому мужик и боится всех, ненавидит, думает, что обманут его, украдут что-нибудь. Он и соседскую курицу вышвырнет из сада, коли она забредет к нему невзначай. Думает: нарочно ее пустили, чтобы траву у него щипала. Перья ей повыдергает, шею свернет и перекинет через плетень.
Ребята молчали. Здесь все куда более странно, чем в Пеште.
— Положим, и в Пеште случается, — вспомнил вдруг Тибор, — что ребята из одного дома воюют с ребятами из другого дома. Одна улица идет на другую. Но там совсем другое дело. Даже если изобьют друг дружку, все равно это игра. Вроде как бы состязание… А здесь… я не понимаю… — И он утер лоб. Носовой платок был уже весь в крови.
Дошли до околицы деревни. Мартон остановился возле последнего дома.
— Подождите, — сказал он, — я водички попрошу. Надо же рану промыть.
Разваленный домишко с трухлявыми дощатыми воротами. Мартон постучался. Послышался унылый, хриплый собачий лай.
— Ну, этой-то собаке небось лет двести от роду, — сказал Петер Чики, прислушиваясь к странному лаю, и тоже постучал в ворота.