Заключив таким образом соглашение с богом, он задумчиво вышел из храма. «Холера ее знает, почему это так: с домовладельцем говоришь на «вы», а с богом — он-то ведь куда более важная шишка — на «вы» говорить нельзя…» И хотел еще добавить: «Больно по-дурацки получается…», но передумал.
Если сделка с богом завершалась успешно и обещание, данное г-ном Фицеком в трудную минуту, можно было выполнить, он выполнял его. Но если соглашение кончалось ничем, г-н Фицек начинал браниться: «Нечего к тебе обращаться! Ты тоже только тому даешь, у кого и без тебя хватает… — и бросал укоризненно: — А я еще на «вы» хотел говорить с тобой!»
Г-ну Фицеку случалось иногда по дешевке купить на рынке ощипанную курицу. Торжествующий, приносил он ее жене. Жена, качая головой, потрошила «дешевку», и выяснялось, что курица, купленная на последние гроши, воняет. Тогда г-н Фицек хватал тухлую птицу, с яростью бросал ее в потолок и орал: «Жри и это, старый негодяй, коли уж все жалеешь для меня». Берта, бледная, смотрела на бушевавшего мужа. А отдавшая богу душу птица летела через окно на улицу, и хорошо, если не на голову кому-нибудь из прохожих. «Фери! Фери! Что ты делаешь! Да побойся ты бога!» — «Нечего мне бояться, — задыхаясь, отвечал Фицек, — я уже и так в аду!» И в гневе он срывал со стены картину, на которой в сандалиях на босу ногу сидел на клубящемся облаке старый бог в греческой тунике. Четверостишие под его сандалиями возвещало:
«Где любовь, там и мир. Где мир, там и благодать. Где благодать, там и бог. Где бог, там во всем достаток».
Совсем иначе верила в бога жена Фицека.
То, что она жила на земле, как и положено женщине, в этом она не сомневалась. А так как, по ее мнению, господь добр, то к ней, к Берте Фицек, он может относиться только хорошо. Ей не раз приходило в голову, что надо бы навестить бога, и если это удавалось все же редко, так не по ее вине — все времени не хватало. Вспоминала она о нем часто, как и о родителях, да ведь их тоже редко навещала. Но что поделаешь, она тут ни при чем, так редко выдается свободный часок.
Мартону только раз довелось увидеть мать в церкви. Мать стояла между рядами скамеек, молитвенно сложив руки. Орган гудел, на клиросе пели. Ресницы матери были опущены. На них в сиянье электрических свечей дрожали слезинки. Мартон спрятался за колонной, чтоб не помешать матери. А она все кивала, кивала головой, потом отдала поклон. Не поясной, не земной — простой чинный поклон. Затем повернулась и пошла к выходу. Народ еще молился, но она уже кончила свое свидание с богом и между рядами скамеек шла одна к дверям.
Мартон видел, как блестели черные волосы матери в лучах трепетно мерцавших свечей. Вот она поправила белый вязаный платок на голове, вот она стоит уже под высоким порталом церкви. Кругом сиянье дня, за распахнутыми дверями видны деревья, над ними высокое небо. Мать спускается вниз по ступенькам лестницы, уже видны только ее голова и плечи. Орган гудит. В церкви туманный блеск электрических свечей. За воротами — деревья, причудливый свет, далекое небо и облака. Мать исчезла. Ее уже не видно совсем.
А теперь исчез Мартон. Вот уже и две недели прошло, как он отправился на «бесплатный отдых», но от него ни слуху ни духу. «Куда девался сын?» — мучилась мать, но спросить вслух не смела. Боялась, что г-н Фицек взбудоражит по своему обыкновению весь дом, где уже и без того несколько дней все было вверх тормашками, словно в таборе, который готовился в путь.
Фицеки переезжали. Кто знает, который раз? С улицы Нефелейч — на улицу Луизы, из ремесла кельнера — в ремесло сапожника, из однокомнатной квартиры на четвертом этаже — в маленькую мастерскую на первом этаже, с выходом во двор через крохотную кухню.
Наконец наступил последний день октября. Приготовления шли с самого раннего утра. Надо было собрать посуду, сложить тарелки, чтобы ни одна не разбилась. Они и в мирное время (началось уже и новое летосчисление: «В мирное время», «С начала войны») стоили по тринадцать крайцаров штука, а с начала войны одна тарелка стоит уже двадцать пять крайцаров. Почему? «Это одному богу известно, да только он помалкивает!» — кричал г-н Фицек. «Фери!» — корила мужа Берта. «Да подавись ты этим Фери вместе с боженькой своим. Ты вот не богохульствуешь! Вижу, как он облагодетельствовал тебя! Тоже мне послушная девочка!» К кому относилась «послушная девочка» — к г-же Фицек или к богу и почему превратились бог или многодетная г-жа Фицек в девочку, на это мог бы дать ответ только взволнованный г-н Фицек, волнение которого объяснялось также и исчезновением Мартона, но, возможно, и ему это было бы не под силу.