В тайном донесении подразделение называлось «взбунтовавшимся батальоном», на который следует обратить особое внимание и который как раз поэтому опасно бросать в бой на том участке фронта, где образовалась брешь. «Будь они трижды неладны. Пусть другой отвечает за них!» И их таскали с юга на север и с севера на юг.
Оба фронта — северный и южный — походили на штанины продранных брюк: на севере залатаешь, на юге порвется.
Генеральный штаб был в смятении. Офицеры батальона, кроме одного или двух, все пришли в отчаяние. Ложились спать неспокойно: того гляди вагон подожгут. А солдаты батальона понятия не имели о том, какую приобрели они славу с легкой руки тыловых военных начальников. Не знали они и о том, какое им дали торжественное название и что относилось оно к каждому рядовому батальона, начиная от Новака и кончая приказчиком универсального магазина. Командир батальона не доверял уже и караульным. Ждал догадаться не мог, чтобы выполнили его просьбу и прислали полевую жандармерию.
А поезд с «взбунтовавшимся батальоном» поскрипывал, останавливался, вновь поскрипывал, совсем как нечистая совесть австро-венгерской монархии. Солдаты мучились безвестностью и все чаще восклицали: «Ни черта не поймешь!»
Эта бесцельно передвигавшаяся тюрьма стала невыносимой даже для Новака, который, однако, каждый день втолковывал своим товарищам что-нибудь такое, что вызывало у них сперва протест, ворчание, но потом глубокое и тяжелое раздумье.
В первую неделю ноября на одной из прикарпатских станций «взбунтовавшийся» и «счастливый» батальон выгрузился, наконец, из теплушек.
Шел снег. Дул северный ветер.
Почти от полотна подымалась высокая лесистая гора — она будто нарочно подошла поближе, чтобы поглядеть на воинский эшелон и на вылезающих из него крохотных солдат, да и на все, что разыгрывалось перед ней в этом обезумевшем мире.
Солдаты, выскочившие из битком набитых вагонов, радовались свежему воздуху, вдыхали его всем телом. Великолепная, поросшая лесом гора и деревья напоминали солдатам о сочельнике, об усыпанной ватой рождественской елке, о подарках. Каждый вспоминал, как приходилось в детстве стоять возле елки в самый спокойный вечер года, когда, казалось, сам лес приходит в гости и на душе мир и благодать.
Но одно дело смотреть на мягкие пушистые хлопья первого снегопада, другое — часами стоять на непривычно резком ветру, когда сверху сыплется жесткий колючий снег.
Часа четыре спустя после выгрузки из вагонов в дверях военной комендатуры маленькой станции показался генерал со свитой и медленно направился к солдатам. Командир батальона весь словно съежился с ним рядом, лицо у него стало багровым, точно его опалило пламя генеральских петлиц и выглядывавших из-под шинели лампасов.
Раздавались залпы приветствий. Солдаты вытягивались в струнку: тронь их — лопнут от напряжения, коснись — зазвенят. «Честь имею доложить, господин генерал…» Генерал насмешливо улыбнулся: «Меня вздумали обмануть?!» И прошелся перед батальоном, бросая пытливые взгляды на солдат. Он строго рассматривал их взглядом знатока. Вот так же и лесник в заповедных лесах намечает, какое дерево вырубить, а какое оставить. Когда генерал проходил мимо Шиманди, командир батальона шепнул ему что-то на ухо. Генерал остановился. Поднял руку. Пригрозил Шиманди. Хотел, должно быть, что-то сказать, но передумал — пошел дальше.
Барабаны отбивали дробь.
Солдаты опешили от этой встречи — она походила скорее на похоронную церемонию. Они стояли навытяжку, напряженно вытянув шеи, а глазами рыскали кругом: где же поле сражения? Ждали, что вот-вот зазвучит сигнал: «Штык примкни, коль в атаку идешь!», и команда: «В штыки!» Иногда до них докатывались звуки орудийной канонады, глухой скрежет, похожий на ленивый грохот грома, которому огромная гора отвечала каждый раз долгим недовольным ворчанием, и не понять было, сколько до него, до этого грома, — пять или все пятьдесят километров.
Батальон тронулся. Впереди на коне командир батальона с саблей наголо, как во время маневров. Рядом с ним, тоже верхом; поручик — офицер генерального штаба. Он был уже знаком с деревней, лежавшей в тринадцати километрах от станции, вернее — с дорогой, ведущей на этот участок фронта.