Он схватил один из пакетов с мукой, бумага прорвалась, и мука, поднявшись облачком, рассыпалась по столу.
— В одной лавке мука стоит уже сорок два крайцара и дают только по два кило. Народ мечется, хватает все, что есть. Словно с ума посходили!.. В другой лавке продают по сорок пять крайцаров и отпускают только по одному кило, а народу все равно тьма. А сало — два форинта сорок… Совсем обалдели! Да еще и кричат покупателю: «Дорого? Коли дорого, не берите! Завтра рады будете, если за такую цену получите… Может, уже и к вечеру подорожает…» А мука-то та же самая! Поняла? Та же самая! Почему же тогда? Что за причина такая? Вот что ты мне скажи, раз уж месяц назад ничего путного присоветовать не могла. Теперь хоть все свои деньги вложу, а все равно не купить мне… — Он вздохнул, задумался и тихо добавил: — Спокойствия не купить себе… Вот и на улице тоже. Нет того, чтоб сразу напечатать: «Объявляем войну всем странам, и мобилизации подлежат все от десяти до ста лет». Горькая пилюля, да зато уж сразу. Так ведь нет! Один плакат орет на другой… Один плакат забивает другой… это вместо того, чтоб… Эх!.. Провалились все мои расчеты… Война до осени не окончится, Берта… Еще и меня заберут… и Отто… Но я не сдаюсь. У меня, почтеннейший господин Франц Иосиф, шестеро детей!..
Он рухнул на стул рядом с кухонным столом, склонил голову и зашептал:
— Никто не знает, что будет завтра! Если мы сейчас же обойдем весь город, то еще наберем… Где они?..
Жена поняла волнение мужа и спрятала свою обиду; стремительное вздорожание продуктов ее тоже приводило в ужас.
— А в кооперативе не дешевле? — спросила она.
— Там дают уже только членам кооператива, — прошептал г-н Фицек. — Почему ты вышла оттуда?..
— Я вышла?
Г-жа Фицек чуть не сказала: «Ты же сам…» Но передумала. Оглянулась на плиту, где вода опять кипела ключом, быстро слепила оставшиеся кусочки теста и опустила их в кастрюлю. Скоро дети придут домой. Вернется и Отто из строительного училища. Есть захотят. Г-жа Фицек молча лепила колобки. Уголок одного квадратика оказался под головой у г-на Фицека. Она осторожно вытащила его. А г-н Фицек ничего и не заметил. Он говорил, говорил без умолку:
— Уже и всеобщую мобилизацию объявили. Берут 1873 год. Молния ударила совсем близко. Новак ведь только на два года меня моложе, а уже поехал на фронт… Они стояли здесь, на улице Петерди. Я ему толкую: «Хоть бы вы какую-нибудь демонстрацию против войны устроили… А то выходит — социалисты только глотку драли, что, дескать, так и этак, мол, войны не допустим… Говорю: если будет демонстрация, то, честное слово, и я пойду, не меньше трех витрин у торговцев с мукой разобью — с гарантией. Он даже не ответил, даже не посмеялся, как прежде. Только и сказал на прощанье: «Чему быть, того не миновать!» Ладно! Пусть! Но до каких же пор будут эту волынку тянуть? Покуда кило муки крону будет стоить? Покуда и меня не запихают в мундир, как фарш в кишку, чтобы потом в окопах зажарить… Что?.. Я не хочу быть солдатом, — гудел его голос. — У меня шестеро детей… Трепше сказал: «Фицек, поступай на военный завод, там тебя освободят от армии». Рапс сказал: «Фицек, не ходи на военный завод, ты сапожник, возьмись шить на дому солдатские башмаки. Это тоже военная служба — и когда дело дойдет до призыва, тебя освободят». А другие говорят так: «Господин Фицек, можете хоть вверх тормашками полететь, все равно ничего не поможет. В будущем году и вы будете в Галиции вшей ловить у себя под мышками». Кому верить?.. У меня, Берта, только один план: без всяких планов пересидеть войну дома.