Одного звать Сашок, другого Димон. Один, кажется, когда-то трудился на железной дороге. Другой родился в Баку, когда вырос — работал там на нефтепромыслах, уехал в девяностом, когда в Азербайджане людей резать начали, несколько лет поработал в Сибири, покалечился и с инвалидностью осел в Рощино, под Питером.
Димон:
— Слышали, Володя, слышали. От тебя же и слышали.
Сашок:
— Это твой Елиот, кто же еще. А ты бы зашел ко мне, посмотрел. Обещал же. У меня английские книги остались. От сына. Детективы, фантастика. Чего не возьмешь, я в печке сожгу.
— Не сегодня. Может, завтра. Я перевод должен закончить.
Что он до сих пор занимается переводами, ребята знали, хотя и не очень-то верили.
— Завтра заходи, а то сожгу.
— У него заначка есть, — сказал Димон.
— Зайду, обязательно.
Володя уже повернулся и двигался по направлению к мосту. Towards the bridge. Тяжело ступая — ноги последнее время отекали.
4
На подходе к своей даче ему вдруг представилось, что это совсем другая дача, дача Михаила Алексеевича, что он, как дурак, приехал, как договаривались, а там никого нет.
У себя на даче он первым делом затопил печку. Дрова еще оставались. Страх холода был ужаснее самого холода и мешал думать. Кроме того, когда холодно, больше хочется есть, а еды тоже было немного.
Топить. Когда-то он старательно заносил в книжку слова с забавными свойствами, например обладающие несколькими мало связанными между собою и даже почти противоположными значениями.
Топить печку. Топить в реке. Топить масло.
Дрова потрескивали, печка уже излучала слабое тепло.
Свалить. За границу, в кучу, правительство.
От смысла может даже зависеть спряжение глагола.
To lie — по-английски «лежать» и «врать». Один глагол переходный, лежать можно на чем-то или в чем-то, а другой нет. Уже обыгрывалось: лимерик в честь одного английского министра, попавшегося на крючок советской шпионки.
«To lie in the nude is not very rude, but to lie in the House is obscene». — «Лежать голышом — сойдет, но врать в Парламенте неприлично».
Жать. Жну. Жму.
Здесь даже нет различия между переходным и непереходным глаголом, а смысл и спряжение разные.
Потрясающее удовольствие — переводить с языка на язык... Когда-то он об этом не задумывался, но и внутри своего языка не все и не всякому человеку удается перевести. Если удается — тоже чудо. Подлинный переводчик.
Он часто вспоминал ту встречу с мэтром, хотя, спрашивается, чего ради ее вспоминать? За то, что она, по существу, оказалась последней? За то, что между двадцать пятым и седьмым, за слова про красные ночи? У него самого теперь валялась на даче потертая книжонка Бэрроуза, «Cities of the Red Night». Впервые опубликована на английском в 1981 г., через шесть лет после незабвенной встречи. Глупая книжонка, пронизанная глупыми извращенными сексуальными мечтаниями претенциозного писателя, слава которого была раздута его не менее претенциозными дружками и последователями, а единственным реальным делом было случайное убийство жены во время дурацкой поездки в Мексику. Вся концепция, с претензией на заботу о судьбах мира, придумана с целью навесить на нее свои садо-мазохистские гомосексуальные фантазии. Забавно, что без них у сторонников соответствующей ориентации обычно не обходится, всегда надо добавить хоть каких-то специй в свою унылую одномерную возню.
На дачу к мэтру тогда, сорок лет назад, он так и не попал, и поэтому тема интриговала, он до конца так и не был уверен, о чем в том давнем разговоре все-таки шла речь.
Странная, конечно, вышла невстреча. Почему Михаила Алексеевича не было на даче? Забыл о пустяковой договоренности с почти ничего не значившим для него юнцом? Может, и так... Володя до бесконечности мог упрекать себя в том, что не позвонил накануне, не напомнил о себе. А если бы позвонил и напомнил? Что-нибудь изменилось бы?
Тогда, приехав, Володя быстро отыскал дачу, в точности, как было нарисовано на плане, но она стояла заколоченная, окна за деревянными щитами. После этого он долго бродил среди пустых летних домиков.
Мобильных телефонов тогда не существовало.
Вернулся в центр Сестрорецка к вокзалу, нашел какое-то кафе, взял маленький двойной с эклером.
Были обида и недоумение, а зачем Михаил Алексеевич приглашал его на дачу, об этом как-то не думалось. Может, и ни за чем особенным, этого уже не узнаешь.
От обиды и неверия, что мэтр мог так отнестись к собственному приглашению, после кафе он снова дошел до заколоченной дачи, но там ничего не изменилось. Иней лежал на траве, как сейчас.