Пролог
Надпись, выцарапанная на парте колледжа номер 24, города Санкт-Петербурга:
«Маша Строкина уродливая дура».
Cмех и гогот заполняли женский туалет. Влажный волосы цеплялись к лицу, и от слез набухали глаза. Все это превращалась в ужасную какофонию, от которой она сходила с ума. Все началось чуть раньше.
Первые пары закончились и началась длинная перемена, на которой девушки пошли по своим делам, но брезгливые взгляды никак не покидали Машу. Она ходила в старой одежде, которая местами обвисала, у неё были потрескавшиеся губы, сонный вид, и она шла в столовую не желая привлекать внимание. Дома почти наверняка не было еды, и по возвращение пришлось бы давиться хлебом, папа постоянно забывал оставлять деньги на еду, и не редко ходил в магазин. Дни, когда папа приносил пакет с едой были для неё счастливыми.
В эти дни Маша постоянно вспоминала маму и грустила, та умерла несколько лет назад, оставив дочку с непутевым отцом. Маша его любила, ведь у непутевого отца было доброе сердце, если бы папа меньше пил, она была уверена, он бы не забывал ходить в магазин или, хотя бы, оставлять ей деньги. Дело в том, что у папы было много проблем, и у него никак не получалось разобраться со своей машиной, она вечно ломалась, и он никак не мог оставить эту проклятую жестянку в покое. У папы никак не получалось найти достойную работу, так говорил папа, Маша любила и ценила папу таким, какой он есть. Когда папа напивался, он вечно кричал на всю кухню, что ему не везет с машиной, извинялся за то, что не мог смог дать Маше достаточной забыты, и постоянно повторял одно и тоже, как попугай. В такие моменты чтобы Маша ему не говорила, папа не слушал, точнее слушал и кивал, но сознание его было уже где-то далеко, и он продолжал повторять, «Прости, Маша, прости. Я такой плохой отец». Со временем Маша привыкла и молча кивала, наверное, это было жестоко, – думала она, но у неё не получалось переубедить папу.
По ночам сердце Маши заполняла грусть и одиночество, и она сидела в обнимку с подушкой, смотрел сериал в интернете, про любовь, про то, как хорошо люди жили, и ей было немного лучше.
По выходным Маша подрабатывала, мыла полы в ночном магазине возле дома, и там же, выходя после смены на улицу, иногда качалась на качели во дворе, не отрывая взгляда от бесконечного свободного неба, и она завидовала его свободе.
Белые стены туалета казались отстраненными и неживыми. Холодный воздух дул из открытого окна, разгоняя застоявшийся запах сигарет, на стене висела разрисованная помадой табличка: «Не курить в туалете!», только слово «не» было перечеркнуто помадой, и эта табличка висела на одном гвоздике и вот-вот могла упасть. Маша сжалась и дрожала сидя на туалете в закрытой серой кабинке, где чувствовала себя защищенной и разбитой, если бы не холод, от которого мерзли ноги, ей было бы хорошо даже в таком прохладном и вонючем (пахло мочой и чем-то еще) месте. И думала Маша о том, чтобы исчезнуть из этого мира раз и навсегда, но удар по кабинке туалета вернул её в ужасную реальность. Содрогнувшись, Маша положила руки на лицо, лишь бы ничего не видеть. Дрожащие пальцы сжались на висках.
Дверь беспардонно открыли, та была закрыта на сломанный замок, и Маша этого не заметила, и началась неприятная сцена. Трое студенток нависли над ней злыми тенями.
– Оставьте меня, пожалуйста! – сквозь слезы и сопли, говорила Маша, но её мучители лишь смеялись в ответ.
– Посмотрите на неё, она такая уродина…
– Мне сейчас станет плохо от её вида, – смеялась другая.
– Вот, возьми.
Со смехом Катя Волкова вытряхнула все из портфеля Маши, посыпались ручки, карандаши и тетрадки с книгами, с хлюпом падая на мокрый плитку. Влага впиталась в учебники, и перепачкались в пепле лежащих у ног Маши сигарет.
Маша медленно, словно в полудреме, подняла взгляд, вырываясь из оцепенения, и грохот падающей на голову воды заставил её оцепенеть от ужаса. На неё вылили ведро грязной воды, которую уборщица забыла слить в унитаз после уборки. И обидчицы разразились заливистым смехом.
Маша уставилась на промокшие книги с широко раскрытыми глазами и не двигалась. Мысли убежали из её головы, и тело дрожало от промозглого мокрого холода, но ей было все-равно, будто весь смысл улетучился от неё, и она начала сходить с ума. Взявшись за голову, Маша закричала так громко, что обидчицы испугались и убежали прочь. С грохотом хлопнулась дверь, но крик Машины никак не утихал.
Пока она кричала, в глазах её темнело, и земля уходила из-под ног. Она покачивалась из стороны в сторону на месте, не отпуская липких волос воткнувшимися в кожу ногтями, но её было все-равно, она ничего не чувствовала. Затем в утихающем крике из ниоткуда появилась черная дымка, но дымом не пахло, и Маша ничего не замечала в приступе душевной боли. Эти тёмные вьющиеся языки тянулись к ней, словно туман. И затем Маша перестала кричать, и раскрытые губы замерли, она была истощена, и среди этой застоявшейся тишины, где изредка был слышен свист ветра, Маше показалось, будто её кто-о звал, звал её покинуть этот грязный мир раз и навсегда.