— Если вас не затруднит, мне бы попасть в отель.
— Конечно. Вы не забыли сюжет вашей новой книги? Отлично. Тогда поехали.
В машине полковник все нахваливал «Секрет окровавленного завещания», и Латимер пообещал сообщить, как продвигается книга.
Они остановились у отеля и попрощались. Латимер уже готов был выйти из машины, но засомневался и сел обратно на место.
— Послушайте, полковник, — сказал он, — у меня есть просьба, хотя, боюсь, она покажется вам довольно странной.
Полковник всплеснул руками:
— Все, что пожелаете!
— Не могли бы вы взять меня с собой? Мне безумно хочется увидеть тело этого человека, Димитриоса.
Полковник нахмурился, а потом пожал плечами:
— Ну, если хотите, то это можно устроить. Но не понимаю…
— Просто я никогда, — быстро соврал Латимер, — не бывал в морге и не видел мертвецов. А я считаю, каждый писатель детективов должен это увидеть.
Лицо полковника прояснилось.
— Конечно, мой дорогой друг. Нельзя писать о том, с чем никогда не сталкивался.
Он дал знак шоферу.
— А может, — добавил он, когда они снова притормозили, — вставим сцену в морге в вашу новую книгу? Надо об этом подумать.
Морг, маленькое здание из гофрированного железа на территории полицейского участка, располагался рядом с мечетью Нури-Османие. Полицейский, которого полковник захватил по дороге, провел их через двор, отделявший морг от основного здания.
Воздух над бетоном раскалился и дрожал; Латимеру расхотелось заходить внутрь.
Служащий открыл дверь, и навстречу, словно из печи, устремился поток горячего, пропитанного карболкой воздуха. Латимер снял шляпу и вошел вслед за полковником. Окон не было, свет давала мощная электрическая лампочка в эмалированном отражателе. С каждой стороны от центрального прохода располагалось по четыре высоких деревянных стола. Три из них были накрыты плотным тяжелым брезентом, под которым вырисовывались силуэты, слегка возвышающиеся над уровнем других столов. Жара стояла невозможная, и Латимер почувствовал, как пот, пропитавший рубашку, уже течет по ногам.
— Настоящее пекло, — вздохнул он.
Полковник пожал плечами, кивнув на столы:
— Они не жалуются.
Служащий стянул брезент с ближайшего из трех столов. Полковник приблизился и посмотрел вниз. Латимеру пришлось приложить некоторое усилие, чтобы пойти следом.
Тело принадлежало невысокому широкоплечему мужчине лет пятидесяти. Со своего места Латимер плохо видел лицо, только желтовато-серую кожу и прядь взъерошенных седых волос. Труп был завернут в прорезиненную ткань. Возле ног лежала аккуратно сложенная стопка мятой одежды: нижнее белье, рубашка, носки, галстук в цветочек и голубой шерстяной костюм, который стал почти серым, побывав в Босфоре. Рядом стояла пара узких ботинок с острыми носами, подметки их деформировались от воды.
Никто не удосужился закрыть глаза покойнику, и белки таращились прямо на лампу. Нижняя челюсть слегка опустилась. Это лицо не было похоже на то, что рисовал себе в воображении Латимер. Округлое, с полными губами и отвисшими щеками, испещренными глубокими морщинками, — когда-то оно двигалось, трепетало под напором эмоций. Но сейчас уже трудно было оценить скрывавшийся за этими чертами ум.
Служащий что-то сообщил полковнику.
— Как считает наш медик, смерть наступила в результате ножевого ранения в живот, — перевел полковник. — Он был уже мертв, когда его скинули в воду.
— А откуда одежда?
— Почти все из Лиона, за исключением костюма и обуви. Они греческие. Жалкое тряпье.
Латимер пристально разглядывал тело. Так вот он какой, этот Димитриос. Человек, который, по всей видимости, перерезал горло Шолему. Человек, который убивал и шпионил в пользу Франции. Человек, который торговал наркотиками, дал оружие хорватскому террористу и в конце концов сам умер насильственной смертью. Вот каков итог его скитаний — желтовато-серый труп. Наконец-то Димитриос вернулся в страну, откуда когда-то начал свой путь.
С тех пор много воды утекло. Европа, пережив боль и страдание, на мгновение увидела новый расцвет, а потом опять низверглась в пучины войны и страха. Менялись правительства, люди работали, голодали, произносили речи, боролись, их пытали, и они умирали. Загоралась и гасла надежда. А Димитриос все эти годы жил, дышал и даже сумел договориться со своими странными богами. Опасный человек. Но в одиночестве смерти, рядом с убогой кучей тряпья, составляющей все его имущество, он вызывал только жалость.