Грома не последовало.
Вместо него я услышал нечто непонятное: «Вжик!»
За этим звуком раздался звук еще более непонятный — он исходил из привычного ко всяким звукам рта вентрилоквиста, послышался его же булькающий хрип. Открыв глаза, я не сразу оказался способен поверить увиденному.
Вокс еще стоял с широко раскрытыми глазами. Из горла его торчало что-то острое, покрытое кровью, капающей с кончика. Пистолет выпал из руки преступника, ноги подогнулись — и вот он уже лежит на земле.
Я почувствовал, что тоже падаю. Физические и моральные ресурсы организма исчерпались к этому моменту окончательно. В глазах потемнело. Я зашатался и качнулся вперед.
Тут же меня подхватили протянувшиеся сверху сильные руки. Кто-то извлек меня из могилы и уложил на влажную траву лицом вверх. Прояснившимся взором я воспринял две фигуры. Два озабоченных лица склонились надо мною: Кит Карсон и вождь Медвежий Волк!
Я попытался усесться, но Карсон придержал меня.
— Лучше чуток отдохнуть, Эдди.
— Как… — прохрипел я с трудом. — Как, во имя всего святого, вы меня умудрились найти?
— Вождь бдительный, — ткнул Карсон большим пальцем через плечо в сторону индейца, опирающегося на украшенный птичьими перьями лук. Из этого оружия он и выпустил стрелу, завершившую жизненный путь Вокса и сохранившую жизнь мне. — Он заметил, как этот парень, — тот же большой палец качнулся в сторону затихшего навсегда Вокса, — вывел вас из музея. Выглядела ваша парочка странно, да Вождь от него ничего хорошего никогда и не ждал. Уж очень он негров да индейцев не жаловал. Ну, Волк прихватил меня, и мы пустились за вами.
— Не поверил бы, если бы не был свидетелем ваших подвигов следопыта.
— Да так, средние у меня способности, — пожал плечами Карсон. — Куда мне до вождя. Он в аду призрак выследит. Впрочем, ваш случай труда не составил. Эта вонючая грязюка на лодыжках… покойника за милю оживит. — И Карсон потешно сморщил нос.
Я неуверенно поднялся, опираясь на Карсона, и протянул правую руку индейцу. Тот с интересом и некоторым недоумением осмотрел мою ладонь, потом, очевидно, вспомнил значение смешного жеста белых и принял руку.
— Примите мою глубочайшую благодарность, вождь Медвежий Волк, — прочувствованно пролепетал я. — Отныне я перед вами в неоплатном долгу.
Не слишком хорошо понимая «язык Шекспира и Библии» и еще менее — мое невнятное бормотание, вождь верно истолковал мои интонации и издал какие-то подбадривающие звуки.
— А за каким дьяволом он вас сюда заволок, Эдди? — спросил тут Карсон.
— Я все объясню, как только несколько опомнюсь, — ответил я. — Сейчас скажу только, что именно Вокс совершил убийства Уильяма Уайэта и, равным образом, К. А. Картрайта. Он повинен и еще в двух жестоких убийствах, в частности Гарри Пратта.
— Чтоб меня черти взяли, — пробормотал Карсон.
В этот момент я почувствовал слабый запах дыма. Очевидно, Карсон и вождь Медвежий Волк ощутили его в тот же момент, так как мы втроем повернули голову в направлении источника запаха.
Щекотавший наши ноздри дымок поднимался от фонаря. Вытянутая рука Вокса покоилась на крышке фонаря, как раз над его стеклянной вытяжной трубкой. Очевидно, он не умер сразу. Последним усилием он дотянулся до источника пламени и приблизил к нему листок.
Я быстро нагнулся: от страницы дневника ничего не осталось.
Я положил ладонь на грудь Вокса. Сердце не билось. Он лежал безжизненный, как его куклы, а рот искривился и застыл в адской улыбке — улыбке триумфатора.
Глава двадцать девятая
На следующий день я предлагал разные версии происшедших событий разным аудиториям. Сестричка и Путаница, а также, разумеется, Карсон узнали все подробности без малейшей утайки, включая всю информацию о мании Вокса и о характере вызвавшей столь тяжкие беды бумаги.
Барнум тоже получил от меня полный отчет. Безмерно сокрушался он по поводу уничтожения ценнейшего документа из его коллекции. Услышав же о гибели столь весомой страницы из дневника Джефферсона, он, казалось, лишился дара речи. И сразу же разразился многословными тирадами.
— Господи, благослови мою душу грешную! Ой, да такое лучше не слышать! Это же катастрофа! Да пожар библиотеки в Александрии — пустяк, елочный фейерверк в сравнении с этой потерей. Да знаешь ли ты… Да сможешь ли ты… Нет, ты-таки даже представить себе не в состоянии, какие бешеные деньги завертелись бы вокруг этого клочка бумаги! Да мне бы вторую кассу пришлось открыть! Траур, траур… Ты разбил мне сердце, мальчик мой!