Уработавшись за полтора месяца, как три ломовые лошади – впрочем, работы Матвей никогда не боялся, – он возвращался, чувствуя себя как минимум миллионером. Сумма, спрятанная во внутреннем кармане штормовки, казалась невероятным, немыслимым богатством.
– Ну теперь хоть жениться, – пошутила мать.
Догадалась?
Впрочем, а что удивляться? Его родители всегда обо всем догадывались. Разве просто так отец, люто презиравший все, что делалось «по блату», пристроил Матвея в этот отряд? Хотя еще вопрос, можно ли считать «блатом» дозволение пахать, как три ломовые лошади, от темна и до темна – полтора месяца с одним-единственным выходным «на баню» посередине.
Но оно того стоило. Разве мог Матвей делать предложение – тем более такой девушке, как Кристина, – когда в карманах у него не то чтобы посвистывало, но, в общем, не очень-то звенело. Зато теперь… Вот только отмыться, отоспаться немного – и можно идти в общежитие. Август на исходе, должно быть, Кристина уже приехала из своей Твери. Она приехала, а Матвей придет и… нет, сперва купит самый роскошный букет!..
Уж наверное, мать догадывалась, потому что полезла вдруг в платяной шкаф:
– Вот, случайно достался. Венгерский, очень хороший. Марьиванна с Золотых Песков привезла. А ее оболтус за лето так раздался, что ему никак. А тебе в самый раз будет, мы на отца мерили, рубашки-то вы с ним одинаковые носите, и рост… отлично на тебя сядет… Ну-ка, примерь… Ой, нет, сперва в ванну, тебя ж в десяти водах со щелоком отмывать надо… Такую красоту пачкать…
Марьиванной звали соседку. Она всю весну всем рассказывала про путевку, которую выделили ей в профкоме – не куда-нибудь, аж за границу – прожужжала уши всему подъезду. Что она там с этих болгарских Песков привезла?
Из гардеробных недр явилось нечто, завернутое в здоровенный полиэтиленовый пакет, из которого сверху высовывался крючок вешалки.
Содержащийся в пакете костюм был и в самом деле прекрасен. Светлый, не то бежевый, не то цвета топленого молока, очень представительный, очень торжественный… Явно и очевидно жениховский.
Увидев это великолепие, Матвей почему-то вдруг подумал: ничего не получится. Куда ему, которого «в десяти водах со щелоком мыть надо», такую красоту? Не по носу табачок…
А через два дня вытащил из почтового ящика длинный глянцевый конверт, внутри которого обнаружилась сложенная «книжечкой», сияющая золотыми буквами открытка: «Игорь и Кристина имеют честь пригласить Вас…»
Имеют честь… Ну да.
Он действительно тогда не слишком удивился. У такой девушки, как Кристина, все должно быть самое лучшее. Тем более – муж. А он, Матвей, самый обыкновенный. Ну, умный, профессора хвалят. Тоже мне, достоинство. В остальном-то – скучный «ботаник». Крыса лабораторная. Так что чего тут обижаться.
Но вот вышвыривание из совместного бизнеса ударило его гораздо сильнее.
Катя, с которой он тогда встречался – ну или пытался встречаться, как-то все время ужасно жалко было отнимать время у подопытных мышек ради какой-то Кати… или ее звали не Катя? Впрочем, это совершенно не важно. Условная Катя, наморщив очаровательный носик, выговаривала ему очень сурово:
– Нет, я понимаю, твой Карен поступил не очень… красиво…
Красиво! Как будто о новом платье!
– Но ты-то, – условная Катя поджимала губы, – ты-то как всю эту ситуацию просмотрел? Уткнулся в свои пробирки, а вокруг пусть все рушится? Ты что, дурак? Нет, я вовсе не хочу тебя обидеть, но как еще можно назвать? Вот чем ты думал? Ты вообще о чем-то, кроме пробирок своих дурацких, думал? Ты какой-то действительно… странный. Нет, ты не обижайся, но… потому что я-то тогда кто? Мне что, за дурака придется замуж выходить?
Хотя замуж Матвей ее не звал. Ни разу. Честное слово. Он бы запомнил, если бы звал. Откуда эта Катя взяла это «замуж придется» – применительно к нему, к Матвею? Она что, серьезно? И что с этим делать?
Делать, впрочем, ничего не пришлось. Условная Катя, видимо, решила, что с таким… дураком лучше не связываться, и куда-то пропала. По крайней мере, больше не звонила. Сам Матвей ей звонил нечасто – забывал, а когда вспоминал, на дворе уже стояла глухая ночь, и звонить было поздно. Он, по правде сказать, и после того судьбоносного разговора, в котором прозвучало диковатое «замуж придется», вспомнил, что надо бы позвонить Кате, недели через полторы, кажется. И почему-то не позвонил.
Кажется, он тогда даже разозлился, к чему уж вовсе был не склонен.
Злился Матвей, впрочем, недолго. И не столько на Карена, сколько на себя самого. В конце концов, он сам виноват – Катя-то права, глядеть надо было, что подписывал. А он понебрежничал: скучные бумаги, видите ли, чего там вчитываться. Попробовал бы кто-то из лаборантов так понебрежничать хотя бы с мытьем пробирок – мигом бы уволил.