— Я разговаривал с господином Ваймсом, командующим Городской Стражей, — сообщил Зальцелла. — Он уверяет, что пришлет сюда на сегодняшний вечер своих лучших людей. Переодетыми.
— А мне казалось, ты говорил, что все они ни на что не годные бездарности.
Зальцелла пожал плечами.
— Нам же надо как-то решать проблему. Кстати, вам известно, что доктора Поддыхла задушили и только после этого подвесили?
— Повесили, — автоматически поправил Бадья. — Людей вешают. А подвешивают мясо.
— В самом деле? — ответил Зальцелла. — Благодарю за информацию. Но что касается бедного доктора Поддыхла, то его, согласно всем признакам, именно задушили. А потом повесили.
— Зальцелла, у тебя и в самом деле какое-то странное чувство юмо…
— Все господин Бадья!
— Благодарю, Уолтер. Можешь идти.
— Да господин Бадья!
Уходя, Уолтер очень тщательно прикрыл за собой дверь.
— Меня пугают все эти события, — произнес Зальцелла. — И если вы не изыщете какой-то способ справиться… Господин Бадья, с вами все в порядке?
— Что? — Бадья, который как-то странно смотрел на закрытую дверь, потряс головой. — О. Да. Э-э. Уолтер…
— Что такое?
— Он… с ним все в порядке?
— Хм, он не без… своих маленьких странностей. Но Уолтер совершенно безвреден, если вы об этом. Некоторые музыканты и подсобные рабочие обращаются с ним немного жестоко… иногда посылают, знаете ли, за банкой невидимой краски или мешком дырок от гвоздей, ну, и все прочее в таком же роде. Он излишне доверчив. А почему вы спросили?
— О… так, просто задумался. Глупо, конечно.
— Да, сказать по чести, ведет он себя глупо.
— Нет, я не про то… Хотя не важно…
Матушка Ветровоск и нянюшка Ягг, скромные, неприметные старушки, покинули кабинет Козлингера и теперь так же скромно и неприметно шли по улице. По крайней мере, неприметно шла матушка. Нянюшку же слегка клонило набок.
Каждые тридцать секунд она повторяла:
— Сколько-сколько?
— Три тысячи двести семьдесят долларов и восемьдесят семь пенсов, — неизменно отвечала матушка. Вид у нее был задумчивый.
— Милый человек, правда? Перевернул все, вплоть до старых пепельниц, в поисках медяков, чтобы именно сегодня выдать нам всю сумму! —восхитилась нянюшка. — Так сколько, говоришь, там было?
— Три тысячи двести семьдесят долларов и восемьдесят семь пенсов.
— Подумать только, семьдесят долларов! Никогда такой суммы за раз в руках не держала.
— Какие семьдесят? Я же…
— Знаю, знаю. Но привыкать надо постепенно. И я вот что тебе скажу о больших деньгах. Они здорово натирают.
— Не нужно было совать кошелек в панталоны.
— Там станут искать в последнюю очередь, — вздохнула нянюшка, — И все-таки сколько там было?
— Три тысячи двести семьдесят долларов и восемьдесят семь пенсов.
— Надо бы купить копилку побольше.
— Покупай сразу камин побольше, чтобы на его полку влезла новая копилка.
— Пока что я бы не отказалась от новых панталон. — Нянюшка подпихнула матушку локтем……. — Теперь, когда я разбогатела, тебе придется быть со мной повежливей.
— Разумеется, — хмыкнула матушка. Взгляд у нее был такой, как будто в мыслях она где-то далеко-далеко отсюда. — Думаешь, я этого не учла?
Она внезапно остановилась, так что нянюшка налетела на нее со всего разгону. Громко звякнуло нижнее дамское белье.
Над ними нависал фасад Оперы.
— Надо вернуться сюда, — произнесла матушка. — В восьмую ложу.
— Лом, — решительно заявила нянюшка. — И клещи номер 3.
— Этими инструментами пусть твой Невчик орудует, — возразила матушка. — Кроме того, вламываться бесполезно. Мы должны иметь право туда войти.
— Уборщицы, — задумалась нянюшка. — Можно притвориться уборщицами… Хотя нет, теперь, в моем нынешнем положении, я не могу быть просто уборщицей…
В этот самый момент у Оперы затормозил экипаж. Матушка глянула на нянюшку.
— И правда. — С голоса матушки, как масло с блина, так и капала хитрость. — Мы ведь теперь можем купить восьмую ложу.
— Не получится, — быстро откликнулась нянюшка. — Билеты в нее не продают. Боятся.
Мимо них вниз по ступенькам торопливо сбегали работники Оперы, поправляя рукава и обильно потея. Судя по всему, встречали кого-то очень важного.
— Почему? — не поняла матушка. — У них вон люди мрут как мухи, а опера должна продолжаться. Следовательно, кто-то здесь продаст собственную бабушку, если ему хорошо заплатят.
— Ну, или это будет стоить бешеных денег.
Посмотрев на победоносно воздетый нос матушки, нянюшка Ягг громко застонала.
— О, Эсме! Я ведь собиралась отложить эти деньги на старость! — На мгновение она задумалась. — Даже и так, все равно не получится. Ты взгляни на нас с тобой со стороны, разве мы похожи на людей, покупающих билеты в ложи?..
Из кареты выбрался Энрико Базилика.
— А кто сказал, что билеты будем покупать мы? — усмехнулась матушка.
— О, Эсме!
Звонок на входной двери магазина зазвонил так тоненько, как будто стыдился издавать что-то столь вульгарное, как звон. Скорее он предпочел бы вежливое покашливание.
Это был самый престижный магазин одежды во всем Анк-Морпорке. Полное отсутствие чего бы то ни было столь вульгарного, как товар, — самая верная примета престижного магазина. Редко, но с замыслом разбросанные кусочки дорогого материала лишь намекали на имеющиеся возможности.
Магазин был не из тех, в которых что-то покупают. Это был салон, где можно выпить чашечку кофе и поболтать. Не исключено, правда, что в результате немых переговоров четыре — пять ярдов тонкого и крайне дорогого материала все-таки сменят своего хозяина, но даже в этом случае не будет иметь места ничего такого грубого, как продажа, ни-ни.
— Эй, к вам покупатели пожаловали! — завопила нянюшка.
Из-за занавески показалась некая дама и внимательно обозрела посетительниц — вполне возможно, сделала она это посредством носа.
— Вы, наверное, ошиблись дверью, — произнесла она.
Мадам Зарински с детства приучали вежливо обращаться со слугами и торговцами, даже такими потрепанными, как эти две старые вороны.
— Моя подруга хочет купить платье, — ответила одна из ворон, та, что попотрепанней. — Благородное, со шлейфом и искусственной задницей.