Из передней, если повернуть направо, вы попадали в узкий, проделанный в стене ход, из которого одна дверь вела направо, другая находилась в самом конце прохода, а третья вела налево.
За этой дверью была комната, не имевшая сообщения ни с какой другой; здесь сидел человек, весь одетый в черное и, казалось, погруженный в глубокое раздумье. Дверь в конце коридора вела в узкую темную кухню, а дверь направо — в приемную, смежную с довольно большим залом, в котором виднелся квадратный стол, покрытый ярко-красным сукном, несколько стульев вдоль стен, полная montura12, брошенная в угол, и еще кое-какие предметы, которые нам вскоре придется описывать подробно, составляли обстановку этой комнаты. Она имела два окна с жалюзи, выходившие на улицу, слева к ней примыкала спальня и затем еще несколько комнат. В одной из этих комнат, освещенной, как и все остальные, несколькими сальными свечами, спала какая-то женщина, в одежде: ее тесно стянутое платье мешало ей дышать, но, очевидно, усталость брала свое. В комнате с квадратным столом у стола сидело четверо мужчин: один из них довольно полный, казался на вид человеком лет сорока восьми; его пухлые румяные щеки, сжатые губы, высокий, но узкий сдавленный лоб, маленькие глаза, прикрытые тяжелыми веками, и темные, густые сросшиеся брови делали его наружность отнюдь не привлекательной. На нем были очень широкие брюки из черного сукна, куртка цвета коринфского винограда и черный галстук, обхватывавший всего один раз его шею, а на голове у него была широкополая соломенная шляпа, которая, в случае надобности, могла бы совершенно скрыть его черты, но в данный момент она была откинута далеко на затылок.
Трое его товарищей были молодые люди лет двадцати пяти—тридцати, скромно и просто одетые; двое из них были очень бледны, с ввалившимися от усталости или бессонницы глазами; все трое что-то писали.
Человек в соломенной шляпе читал одно за другим письма, целой кипой лежавшие перед ним на столе.
В углу этой комнаты находилась еще одна человеческая фигура: то был маленький старичок лет семидесяти, с бледным, мрачным и угрюмым лицом, на которое ниспадали в беспорядке пряди седых волос. Его слабая, плоская фигура с едва заметным физическим недостатком — искривлением позвоночника — была облачена в ярко-красный военный мундир, медные золоченые эполеты которого, украшенные густыми массивными кистями, слишком даже массивными в сравнении с хрупкой тщедушной наружностью их владельца, свесились с плеч и висели один на груди, а другой на спине. Ярко-пунцовый шелковый пояс, очень засаленный и драный, как и его мундир, все же придерживал маленькую шпагу, казавшуюся игрушечной. Панталоны совершенно неопределенного цвета и высокие сапоги, облепленные грязью, довершали парадный костюм этого маленького человека, который давал знать о своем существовании только тем, что поминутно ударял своим острым подбородком себе в грудь, продолжая с великим усердием бороться с одолевавшей его дремотой.
В противоположном углу на полу свернулся, как змея, другой человек. Это был мулат, насколько можно было видеть, маленький и толстый, одетый в одежду священника, уткнувшись коленями в грудь, он спал глубоким, крепким сном.
Стояла мертвая тишина.
Но вот один из секретарей поднял голову, оставив перо в чернильнице.
— Вы кончили? — обратился к нему человек в соломенной шляпе.
— Да, превосходнейший сеньор.
— Читайте!
— В провинции Тукуман: Марко Авельянеда, Хосе Тор-рибио дель Корро, Пьедрабуэна, Хосе Коламбре; в провинции Сальта: Торрибио Тедин, Хуан Франсиско Вальдес, Бернабе Лопес Сола.
— Больше никого?
— Никого, превосходнейший сеньор, это имена тех унитариев, которые решились подписать документы седьмого и десятого апреля этого года в провинции Тукуман и тринадцатого числа того же месяца в провинции Сальта.
— Те документы, из-за которых меня отказываются признавать правителем и губернатором Буэнос-Айреса и лишают полномочий во внешних сношениях и политике, — сказал с непостижимой улыбкой человек, которого именовали превосходнейшим сеньором, но который в действительности был не кто иной, как тиран, как диктатор Аргентинской республики, генерал Хуан Мануэль Росас.
— Прочтите мне выдержки из сообщений, присланных сегодня, — продолжал он.
— Из Ла-Риохи от пятнадцатого апреля сообщают, что изменники Брисуэла, так называемый губернатор, и Франсиско Эрсильбенгоа, так называемый секретарь, в сообществе Хуана Антонио Кармоно и Лоренсо Антонио Бланко, так называемыми президентом и секретарем собрания, готовятся утвердить и скрепить своей подписью новый вердикт, которым перестают признавать правителем и губернатором Буэнос-Айреса уполномоченного во внешних политических и иных сношениях, славного восстановителя законов, правителя и губернатора провинции Буэнос-Айрес, дона Хуана Мануэля Росаса, и все это по наущению кабесильи13 унитариев Марко Авеланеды, названного главой северных провинций.
— Брисуэла! Эрсильбенгоа! Кармона! Бланко! — повторил Росас, вперив свои зрачки в ярко-красное сукно скатерти, как будто он желал огненными буквами запечатлеть в своей памяти эти имена. — Продолжайте, — вымолвил он через некоторое время.
— Из Катамарки от шестнадцатого апреля сообщают, что унитарий Антонио Дульсе, названный президентом собрания, и Хосе Кобас, названный губернатором, намериваются обнародовать такой закон, в силу которого славный восстановитель законов и губернатор провинции Буэнос-Айрес дон Хуан Мануэль Росас отныне будет признаваться изменником.
— О-о!.. Я им задам! — сказал Росас, сжав губы и раздув ноздри, как хищный зверь. — Посмотрим, — обратился он к другому секретарю, — подайте мне сюда акт провинции Жужуй от тринадцатого апреля. Прекрасно, теперь прочтите мне список тех лиц, которые подписались под ним.
Секретарь прочел сорок два имени, наиболее уважаемых и чтимых в стране, тогда как Росас сличал их по документу, который он держал в руках.
— Прекрасно, — сказал Росас, возвращая бумагу секретарю. — Под каким названием заносите вы эти бумаги?
— Сообщения из провинций, находящихся во власти унитариев, как ваше превосходительство изволили приказать.
— Я этого не приказывал, повторите!
— Сообщения из провинций, находящихся во власти из-менников-унитариев, — сказал молодой человек, побледнев так, что у него даже губы побелели.
— Я этого не приказывал, начинайте повторять снова.
— Но… сеньор…
— Что сеньор? Ну же, говорите отчетливее и громче, для того чтобы вы это и впредь помнили и не смели забывать: сообщения из провинций, находящихся во власти диких унитариев.
— Сообщения из провинций, находящихся во власти диких унитариев, — повторил молодой человек вибрирующим, металлически звонким голосом, заставившим старичка в красном мундире раскрыть глаза, не смотря на то, что он успел уже окончательно заснуть.
— Вот как я требую, чтобы их называли впредь, я уже раз приказывал вам это! Дикие — слышите ли вы? — Дикие унитарий.
— Да, превосходнейший сеньор, дикие.
— Вы кончили? — обратился генерал к третьему секретарю.
— Да, превосходнейший сеньор.
— Читайте.
Секретарь стал читать следующее:
Да здравствует Аргентинская конфедерация!
Да погибнут дикие унитарий!
Буэнос-Айрес, четвертого числа месяца Америки 1840 года, тридцать первого числа месяца Свободы, двадцать пятого числа месяца Независимости и одиннадцатого числа месяца Аргентинской конфедерации.
ГЛАВА VII. Логовище Тигра (окончание)
С минуту продолжалось молчание, затем Росас продолжал, обращаясь к одному из секретарей.
— Сообщения из Монтевидео выписаны?