· второй (гл. 16) — сон, приснившийся накачанному успокоительными Ивану Бездомному во время его пребывания в психиатрической лечебнице;
· третий (гл. 25) — вновь овеществлённый Воландом один из сожжённых экземпляров рукописи романа мастера о Пилате (при материализации рукописи, Маргарита, восхищаясь Воландом, сморозила глупость: «Всесилен, всесилен!» — хотя всесилен и всемогущ только Бог).
Большей частью именно этот сюжет «про Пилата» литературоведы и читатели, одинаково обладающие демоническим строем психики, и отождествляют с богословскими воззрениями самого М.А.Булгакова, не доводя до конца мысль о том, что он для выражения якобы своего мнения выбрал в общем-то неблаговидных «лирических героев». Это обстоятельство — неблаговидность «лирических героев» и мест действия, в которых открывается читателю этот сюжет, — и приводит нас ко мнению, что «Евангелие от Михаила» не замаскировано им под «Евангелие от Воланда» или «роман в романе», написанный мастером, по отношению к которому все прочие сюжетные линии являются несущей основой и обрамлением; а что «Евангелием от Михаила» является весь роман в переплетении всех его сюжетных линий без исключения или отдания избирательного предпочтения какой-то одной из них. При этом многое, в силу специфики вовлечённых в сюжет персонажей, просто недопустимо понимать прямо и буквально, поскольку в противном случае неизбежен логический приход к глупостям, подобным следующей:
«В мае 1939 года Булгаков внес коренные изменения в этот эпизод: перед Воландом появляется Левий Матвей с просьбой (выделено жирным В.Лосевым) Иешуа о том, чтобы сатана «взял с собой мастера и наградил его покоем». Таким образом, Булгаков в более поздней редакции отходит от концепции подчинённости «царства тьмы» «царству света» и делает их, по крайней мере, равноправными» (Виктор Лосев, Комментарии к публикации глав из ранних версий романа в журнале “Слово”, № 8, 1991, стр. 74).
Этот эпизод мы прокомментируем позднее, а теперь вернёмся к сюжету «про Пилата» в целом. Теми, кто знаком с новозаветными текстами, он воспринимается как ещё одна версия, повторяющая новозаветные сообщения, хотя и отличающаяся от них в некоторых деталях, которые — в зависимости от соотнесения их с другими обстоятельствами либо изолированного их рассмотрения — представляются либо незначительными, либо чрезвычайно важными. При этом с точки зрения большинства, не являющегося хранителями веры в безупречную точность канонических библейских повествований, каких-либо особых разночтений с каноническими текстами в этом сюжете нет. Всё едино при поверхностном взгляде: арестовали по доносу Иуды; синедрион приговорил к смерти и передал приговор на утверждение прокуратора; прокуратор не хотел утверждать смертный приговор, но под давлением угрозы доноса на него самого римскому императору Тиберию смалодушничал и утвердил приговор; распяли вместе с разбойниками; умер на кресте; погребли, правда не так и не там, как об этом повествуют канонические новозаветные тексты… Хотя в этом сюжете нет, во-первых, того, что делал Иешуа до ареста; во-вторых, того, что произошло после погребения тела, тем не менее всё узнаваемо, а не сказанное известно из общей всем библейской культуры. Чего тут особенного?
Для большинства не встаёт вопрос, насколько совпадет то, что оставил в умолчаниях М.А.Булгаков, с тем, что прямо сказано в новозаветных текстах. Тем более для них не встаёт и вопрос, проистекающий из первого: насколько совпадают и в чём именно расходятся умолчания с одной стороны М.А.Булгакова, а с другой стороны авторов, цензоров и редакторов новозаветных текстов?
Но, чтобы продолжать рассмотрение этой сюжетной линии и связанных с нею вопросов далее, необходимо вспомнить, что многие писатели утверждали, что их персонажи живут в их произведениях самостоятельной жизнью, независимо от воли и намерений автора произведения. Происходит это потому, что автор, задумав персонаж, воображает в своей психике некую личность, наделяя её по своему разумению нравственностью, знаниями, мировоззрением и всем прочим, что характеризует всякого индивида. После этого в психике автора образуется более или менее самостоятельный алгоритмический модуль, представляющий собой художественный образ-персонаж, который и действует в сюжете “автоматически”, на основе всего того, чем снабдил его автор в «виртуальной реальности» измышленного им мира. Эта концепция художественного творчества и объясняет, почему зарождённая и вызванная к
Соответственно такому пониманию художественного творчества, не писатель, создав какую-то сюжетную линию, распределяет её «театральное разыгрывание» между персонажами, а воображённые им персонажи «живут реальной жизнью» в психике автора, слагая в воображаемом им мире эту сюжетную линию поочерёдно или параллельно, взаимно дополняя или опровергая друг друга, а внутреннее видение автора при сём только присутствует. При этом некоторые персонажи, обладая определённой самостоятельностью в психике автора, могут опираться на общие для них массивы информации, известной автору, и выделенных для какой-то группы персонажей в его психике; либо через психику автора иметь непосредственный доступ к информации эгрегоров [47], в которые вхож автор, даже если он не имеет осознанного доступа к этой информации или отрицает возможность её существования где-то кроме как в мире его произведения. В такой концепции и в жизненной практике художественного творчества на авторе остаётся задача обеспечения достаточного количества персонажей, коррекция их личностных качеств, а через это — настраивается алгоритмика их взаимодействия в сюжете произведения. Иногда произведение получается с первой попытки на одном дыхании, а иногда на настройку алгоритмики развития сюжета и его отдельных фрагментов уходят десятилетия