Выбрать главу

Провозившись ещё час, я потянулся.

— Завтра позову Марту и спрошу, сколько чего из продуктов мы обычно тратим в месяц. Все излишки отправлю, как и планировал, в трактир, иначе мыши в моём ненадёжном подвале всё сгрызут.

Закончив с приходом, я с тяжёлым сердцем открыл первый гроссбух в статье расходов и записал на странице, обозначенной «Жалованье»:

1) Марта — 15 сестерциев;

2) Герда — 15 сестерциев;

3) Дарин — 3 кесария.

Зелёное пупырчатое земноводное придавило меня к земле, и я тяжело вздохнул, прежде чем написать следующую строку:

4) Рон — 15 кесариев;

5) Шаст — 10 сестерциев;

6) Жан — 10 сестерциев;

7) семья старосты — 45 сестерциев;

8) староста — 15 сестерциев.

Итого: 23,5 кесария».

Я почесал в затылке.

— Послезавтра ещё торговец принесёт шесть кесариев, так что проживём как-нибудь. Жалованье, главное, выплачу, и то ладно. Важнее, что дело налажено, и осталось ждать результатов. Тем более что от пятидесяти кесариев, доставшихся мне по наследству, у меня оставалось ещё шесть.

Утром я проснулся в отвратительном настроении, всю ночь мне снились родители. Мама всё время плакала, сидя на кровати в моей комнате, а папа сидел рядом и утешал её:

— Не плачь, Тань, раз тело не нашли, не стоит отчаиваться раньше времени.

Сон повторялся несколько раз, и поэтому я не выспался, встал с гудящей головой и в плохом настроении. Утром тоска по родителям и дому нахлынула на меня ещё сильнее, и я долго не мог встать, валяясь в кровати.

Хорошо хоть кровать я застелил матрасами, набитыми соломой, которую мне меняли раз в неделю, а простыни и прочие принадлежности мне стирали каждый день. Имея десять комплектов, я теперь мог не бояться клопов. Слуги удивлялись, конечно, такой моей, как они считали, странности, но кто мне мог что сказать?

Ужасное утро обернулось таким же днём. Сегодня я решил устроить выдачу зарплаты трудящимся. Я вызывал в комнату слуг по одному и выдавал им жалованье. Самым потрясённым выглядел Рон, он, похоже, не ожидал, что я заплачу всё по уговору.

— Слушай, Макс, — замялся он на пороге, — я знаю, у тебя сейчас с деньгами не очень, может, временно уменьшим мне плату, а потом, как дела пойдут в гору, вернём обещанный полукесарий?

Я удивился, впервые видел человека, который отказывался от денег, но всё же, скрепя сердце, отказался от предложения:

— Нет, Рон, уговор дороже денег. Не спорю, деньги мне нужны, но никто не сможет сказать, что я не держу слова.

Нубиец ещё более удивлённо посмотрел на меня и вышел из комнаты.

— Неправильный барон, — донеслись до меня его слова.

Раздав служащим замка жалованье, я, как и планировал, отправился к трактирщику посмотреть, как обстоят дела с ремонтом, и договориться о поставках продуктов в трактир.

На время ремонта я решил трактир закрыть. Подойдя ближе, я с удовлетворением увидел, как по фасаду заведения ползают рабочие, меняя сгнившие доски и перекрашивая здание в серебристый цвет. Подойдя ближе, я спросил Рона:

— Нравится тебе раскраска?

— Теперь трактир будет виден издалека, — ухмыльнулся тот.

— Это нам и нужно.

Когда мы вошли внутрь, ко мне сразу бросились две фигуры, принявшиеся кланяться и желать мне всяких благ. Присмотревшись, я узнал Шумира и старосту. Поздоровавшись с ними, я предложил выйти наружу, поскольку внутри помещения было шумно из-за рабочих, которые что-то пилили, красили и таскали.

Для начала я отвёл старосту в сторону и незаметно передал мешочек с монетами.

— За сад и твою работу здесь, как условились.

Накил вздрогнул и открыл мешочек, тускло блеснуло серебро в лучах солнца — староста испуганно затянул завязки и спрятал кошель за пазуху, ведь для него это были огромные деньги.

— Ну как наш трактирщик? — перебил я его слова благодарности.

Староста хитро улыбнулся:

— Сначала пытался меня обмануть, но с рабочими я сам договаривался и плачу им по уговору. Тем более я рассказал ему, что вы сделали с солдатами в деревне, теперь трактирщик — ваш самый большой почитатель.

Я улыбнулся:

— Молодец. Отчёт о потраченном ведёшь?

Староста усиленно закивал.

— В конце работ отчитаешься, — напомнил я.

— Да, хозяин.

Я посмотрел на старосту, на лице нет ни капли испуга, может, и не ворует.