Прошло совсем немного времени, адвокаты исчерпали все доводы и все запасы своего красноречия, и Анетта Соболь исчезла, растворилась бесследно в недрах цивилизации уингов. Больше о ней никто никогда не слышал.
То есть не совсем так… Насколько мне известно, директорат «Третьей династии» до сих пор уверен, будто корпорацией руководит Анетта Соболь, которая голосует своим пакетом акций при посредстве специальной программы. Как я понял, ее оригинал так и не вернулся на Землю, чтобы получить то, что положено ему по закону, и продолжает действовать тайно, как и планировалось с самого начала. Только я, Сильвия и ее сын знаем, что контрольным пакетом акций владеет вовсе не Анетта.
Впрочем, развязавшись с этим нелегким делом и определив раз и навсегда будущее Анетты Соболь, я потерял всякий интерес к «Третьей династии» и ее проблемам. До сих пор я стараюсь не интересоваться этими вопросами, чтобы ненароком не узнать, что с моей помощью у руля корпорации вместо одного чудовища встало другое. Жестокость и равнодушие можно воспитать, а мысль о том, что Карсон Соболь никогда не относился к Анетте с любовью, нежностью или чем-то, хотя бы отдаленно напоминающим обычную человеческую привязанность, почему-то не вызывает у меня никакого внутреннего протеста. Вместе с тем я прекрасно понимаю: жестокость может передаваться по наследству, и тот факт, что Анетты больше нет, вовсе не означает, будто в сходных обстоятельствах ее оригинал не проявит себя с еще худшей стороны.
Не знаю я только одного — чем оправдать свою собственную жестокость и хладнокровие, с каким я отправил на верную смерть живого человека. Больше всего мне хотелось бы сказать, что никогда прежде я не совершал ничего подобного, но это было бы неправдой, В моей практике уже были такие случаи, и каждый раз я оправдывал свои действия интересами клиента или интересами Исчезнувшего. В этот раз я поступил жестоко ради самого себя.
Анетта Соболь перехитрила меня, скомпрометировала и заставила выполнись для нее работу, которую я поклялся не делать никогда и ни для кого. Я позволил ей использовать себя в качестве отмычки, чтобы приоткрыть дверь, сквозь которую пути к Исчезнувшим могли найти другие Охотники.
Люди пропадают главным образом потому, что сами этого хотят; они сами принимают решение скрыться. Одни бегут от тяжелой жизни, другие — от ошибки, которую совершили, третьи исчезают, чтобы спастись от ужасной смерти. Но и в первом, и во втором, и в третьем случаях Исчезнувший не хочет, чтобы его нашли.
На протяжении всей своей жизни я предпочитал не замечать этого простого факта, ибо мне казалось, что мне виднее. Увы, в большинстве случаев человек не способен на праведный суд, даже если ему кажется, что у него это неплохо получается.
Много раз я говорил себе: Анетта Соболь уничтожила бы свой оригинал, если бы я дал ей шанс. Я убеждал себя, что она была жадной, эгоистичной, самодовольной, не способной к состраданию и, следовательно, вполне заслуживала своей участи. Но мне никак не удается забыть о том, как сильно я разозлился, когда понял: Анетта меня использовала. Это дело действительно задело меня за живое, это стало до такой степени личным, что я сам был удивлен. Должно быть, именно поэтому меня до сих пор преследует мысль о том, что, не уязви Анетта мое самолюбие столь глубоко, я, быть может, сумел найти какое-то иное решение.
Подобная мысль не дает мне покоя, она будит меня даже по ночам, и тогда я до утра лежу без сна, задавая себе все новые и новые вопросы. Быть может, я обошелся с ней так круто потому, что мне не нравились ни она сама, ни ее бесчеловечный план? Но нет, мне приходилось сталкиваться с людьми гораздо худшими — с теми, которые совершали такие поступки, что впору было задуматься, да люди ли они вообще… По сравнению с ними Анетта Соболь выглядела почти ангелом.
В глубине души я знал ответ. Я отомстил ей за то, что она сделала со мной — за то, что она заставила меня увидеть в себе самом. Я уничтожил ее только потому, что мне не понравилось отражение в зеркале, которое Анетта Соболь поднесла к моему лицу.