— Откуда у тебя эта сумка?
Но толпа женщин, хищно роющихся на прилавках, тут же разделила их, старуха даже не успела заметить, кому принадлежал голос. Возможно, одной из прихожанок, которой захотелось купить такую же, тем не менее вопрос испугал ее. Он видел, как она, работая локтями, пробирается к двери, и ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы выбраться вслед за нею.
Оказавшись на улице, он увидел, как ее длинная старомодная юбка, волочась по земле, скрывается за углом. Он шел быстро. В спешке он не заметил, что за ним, в свою очередь, идет некто, чья одежда не вызвала бы в нем сомнения: мягкая шляпа и пальто, которые носят полицейские в штатском. Очень скоро он начал узнавать дорогу, по которой они шли: он уже проходил здесь с той девушкой. Он как бы снова переживал былое. Сейчас будет газетный киоск, там как раз стоял полицейский, а он тогда хотел убить ее, завести куда-нибудь за дома и уложить быстро и безболезненно выстрелом в спину. Злобная, сморщенная старая образина, которую он видел через прилавок, казалось, говорила ему: «Не беспокойся, мы сами обо всем позаботились».
Старуха удирала невероятно быстро. В одной руке она держала сумку, другой придерживала нелепо длинный подол. Настоящий Рип Ван Винкль, только в юбке — как раз такие носили лет пятьдесят назад. «Они ее убили», — подумал Рейвен. Но кто «они»? В полиции она не была, она поверила тому, что он ей рассказал: единственным человеком, заинтересованным в том, чтобы она куда-нибудь исчезла, был Чамли. Впервые с тех пор, как умерла мать, он испытал страх за другого человека: он-то слишком хорошо знал, что Чамли ни перед чем не остановится.
За вокзалом старуха свернула налево, на Хайбер-авеню, где выстроилась шеренга мрачных жилых домов. Грубые серые гардины полностью скрывали внутренность маленьких комнат, лишь кое-где между гардинами виднелись пальмовые ветви, тянувшиеся к стеклу своими сочными зелеными листьями. Здесь не было ярких гераней, жадно поглощавших воздух за закрытыми окнами: алые цветы гераней были приметой рабочих кварталов, а здесь жили люди побогаче. На Хайбер-авеню все разводили азиатские ландыши, как и подобает мелким собственникам, эдаким маленьким «чамли». Перед домом № 61 старуха остановилась и стала искать ключ. Это дало Рейвену возможность ее догнать. Он поставил ногу так, чтобы старуха не могла закрыть дверь, и сказал:
— Я хочу задать вам несколько вопросов.
— Убирайся, — буркнула старуха. — Я с такими, как ты, дела не имею.
Он надавил на дверь и открыл ее.
— Лучше будет, если ты выслушаешь меня, — сказал он. — Для тебя же лучше.
Старуха неуверенно подалась назад, отступив в беспорядочно заставленную вещами маленькую темную прихожую. Он с ненавистью отметил все, что в ней было: чучело фазана под стеклянным колпаком, изъеденная молью голова оленя, купленная на каком-нибудь аукционе в деревне в качестве вешалки для шляп, черная металлическая подставка для зонтов, разукрашенная золотыми звездами, стеклянный розовый абажурчик над газовой горелкой.
— Откуда у тебя эта сумка? — спросил он. — Имей в виду, мне ничего не стоит свернуть тебе шею.
— Эки! — крикнула старуха. — Эки!
— Чем вы тут занимаетесь, а?
Он открыл наугад одну из дверей и увидел длинную дешевую кушетку (сквозь дыры в покрывале был виден матрас), большое золоченое зеркало, картину с изображением девушки, стоявшей по колено в морской воде; весь дом пропах неприятной смесью духов и газа.
— Эки! — снова позвала старуха. — Эки?
— Так вон оно что! Ах ты, старая сводня, — сказал он, возвращаясь в прихожую.
Но теперь у нее была поддержка, ибо в этот момент появился Эки. Он вынырнул откуда-то из задних комнат, совершенно беззвучно — на нем были ботинки на резиновом ходу. Высокий, лысый, он смотрел на Рейвена с видом одновременно хитрым и благочестивым.
— Что вам угодно, дорогой мой?
Он принадлежал к совершенно иному классу; произношение его свидетельствовало о том, что он окончил хорошую школу и колледж, где изучали богословие. Правда, нос ему сломали явно не в колледже.
— Еще обзывается! — почувствовав себя в безопасности под защитой Эки, набросилась старуха на Рейвена.
— Я тороплюсь, — сказал Рейвен. — Ответь мне, где ты взяла эту сумку, и я ничего вам не сделаю.
— Если вы имеете в виду ридикюль моей жены, — сказал лысый, — так его ей подарила одна жиличка — верно, Тайни?
— Когда?
— Несколько дней назад.
— Где она сейчас?
— Она провела здесь одну ночь.
— Почему она отдала ей свою сумку?
— Мы живем только раз, — сказал Эки, — и следовательно... Вам известна эта цитата?
— Она была одна?
— Разумеется, она была не одна, — сказала старуха.
Эки кашлянул, прикрыл ей рот рукой и слегка отстранил ее, заслоняя своей грудью.
— С ней был ее нареченный, — пояснил он и приблизился к Рейвену. — Где-то я видел это лицо. Тайни, милая, принеси-ка номер «Джорнэла».
— Не к чему, — сказал Рейвен. — Это я и есть. Вы мне мозги не крутите этой сумкой. Если девушка и была здесь, так прошлой ночью. И сейчас я обыщу ваш бордель.
— Тайни, — сказал муж, — выйди через черный ход и позови полицию.
Рука Рейвена лежала на пистолете, но он не двигался, оружия не доставал, но и со старухи глаз не спускал. Она тем временем довольно нерешительно проковыляла на кухню.
— Тайни, милая, побыстрей.
— Да если бы она и осмелилась, — сказал Рейвен, — я бы пристрелил вас на месте. Обоих. Только никуда она не пойдет. Полиции вы боитесь больше, чем я. Она теперь, поди, забилась в угол на кухне.
— О нет, уверяю вас, она пошла в полицию, — сказал Эки. — Я слышал, как хлопнула дверь. Можете сами проверить.
И когда Рейвен проходил мимо, он поднял руку и замахнулся кастетом.
Но Рейвен этого ожидал. Увернувшись от удара, он отскочил в сторону и встал на пороге кухни с пистолетом в руке.
— Ни с места, — предупредил Рейвен. — Пистолет с глушителем. Только один шаг — и пристрелю как собаку.
Старуха оказалась там, где он и ожидал ее найти: забилась в угол между дверью и шкафом для посуды.
— Эх, Эки, — причитала она. — Не мог уж стукнуть его как следует.
Эки начал материться. Поток отборной брани извергался из его уст, как вода из трубы, но интонация и прононс оставались прежними: хорошая школа и теологический колледж давали себя знать. В речи его попадалось немало латинских слов, которых Рейвен не понимал.
— Ну, так где девушка? — нетерпеливо спросил он.
Но Эки уже ничего не слышал; казалось, им овладел какой-то нервный припадок: глаза у него закатились под лоб, быть может, он даже молился. Рейвену показалось, что некоторые из этих латинских слов попадались в молитвах, например, saccus stercoris [14], fauces [15].
— Где девушка? — повторил Рейвен.
— Не трогай его, — сказала старуха. — Он тебя не слышит. Эки, — застонала она из своего угла, — все в порядке, милый, ты дома. Вот что они с ним сделали, — со злостью кинула она Рейвену.
И вдруг брань прекратилась. Рейвен двинулся и загородил вход в кухню. Рука с кастетом ухватилась за лацкан его пальто.
— В конце концов, милорд епископ, — мягко сказал Эки, — вы тоже, я уверен, в свое время где-нибудь в стогу... — и захихикал.
— Скажи ему, пусть выйдет, — сказал Рейвен. — Я хочу обыскать дом.
Он не спускал с них глаз. Этот грязный дрянной домишко, где свили себе гнездо безумие и порок, вызывал у него ярость. Старуха злобно глядела на него из своего угла.
— Боже мой, да если вы ее убили... — сказал Рейвен. — Ты знаешь, что чувствует человек, когда получает пулю в живот? Ты будешь лежать вон там, а из тебя будет течь кровь. — Ему показалось, что застрелить ее — это все равно что задавить паука. — Прочь с дороги! — заорал он вдруг на ее мужа.