— Ты не думаешь, что эта глупая затея задержит твою работу?
— Да здравствует глупость! Но она не будет мне помехой, как только пробьет час работы. Всему свое время, брат. Итак, я могу рассчитывать на тебя?
— Что ж, запиши меня и внеси за меня пай. Но я не приду на праздник: не хочу, чтобы говорили, будто оба брата Дзуккато развлекаются. Пусть все знают, что, если один развлекается, другой работает за двоих.
— Милый брат! — воскликнул Валерио, обнимая его. — Я буду работать за четверых накануне, и ты придешь на праздник. Увидишь, какой будет чудесный праздник, настоящий народный праздник, — пусть никто не говорит, что только патриции имеют право забавляться, а подмастерья состоят лишь в богомольных братствах. Нет, нет! Ремесленнику не предназначено вечно терпеть лишения! Богачи воображают, будто мы существуем лишь для того, чтобы искупать их грехи. И ты, Бартоломео, будешь там — я запишу тебя. Тебе придется поиздержаться. Нет у тебя денег, зато есть у меня, и я за тебя расплачусь. До свидания, дорогие друзья, до завтра. Любимый братец, ты ведь уже не скажешь, что я не внимаю твоим советам с тем почтением, какое должно питать к старшему брату? Ну-ка, признайся, ведь ты доволен мной?
С этими словами Валерио легко выпрыгнул на набережную у Дворца дожей[20] и скрылся за колоннадой, убегающей вдаль.
V
В тот же вечер, около полуночи, угрюмый и как никогда озабоченный Боцца, которому прискучила любовь, прискучила работа, прискучила жизнь, шел большими шагами по пустынному берегу. Надвигалась гроза, поднялся ветер, волна била о мраморную набережную, и, казалось, таинственные голоса нашептывали слова ненависти и проклятья под мрачными сводами старого дворца.
И вдруг он столкнулся с человеком, тяжелые шаги которого далеко были слышны вокруг, но не могли вывести Боцца из задумчивости. При свете фонаря, привязанного к якорному причалу, Боцца и ночной прохожий узнали друг друга и, став лицом к лицу, смерили друг друга взглядом.
Бартоломео, подумав, что встречный задумал дурное, схватился за стилет; но, против ожидания, Винченцо Бьянкини (ибо это был он), учтиво приложил руку к берету и подошел ближе.
Винченцо, под стать своему брату Доминику, был силен и злобен. Но внешность у него была не такая грубая, и он умел выказать довольно хорошие манеры, хотя был дурно воспитан. Был он невероятно хитер, привык ко лжи, ибо ему приходилось отбиваться от позорящих его обвинений перед Советом Десяти[21], и, несомненно, из всех трех Бьянкини Винченцо был всех опаснее.
— Мессер Бартоломео, — сказал он, — я возвращаюсь оттуда, где думал вас встретить, и очень рад, что вы не любопытны и не проскользнули туда украдкой, как я.
— Не понимаю, что вы хотите этим сказать, мессер Винченцо, — ответил Боцца с поклоном и попытался пройти.
Винченцо пошел рядом, в ногу с Боцца, будто не замечая, что юноша хочет от него отделаться.
— Вы, конечно, знаете, — продолжал Бьянкини, — что основатели нового сообщества только что собрались обсудить его устав и правила приема.
— Возможно, — ответил Бартоломео. — Меня это мало касается, мессер Бьянкини: я не принадлежу к золотой молодежи.
— Но вы человек порядочный, поэтому я и рад, что вас не было в числе участников этого великолепного сборища.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Боцца останавливаясь.
— Хочу сказать, любезный Бартоломео, — ответил Винченцо, — что, были бы вы там, все приняло бы иной оборот и, вероятно, было б больше шума. Впрочем, хорошо, что все обошлось, ибо не стоит ввязываться в такое опасное дело…
— Ну расскажите, пожалуйста, обо всем, мессер, — проговорил нетерпеливо Боцца. — Произошло что-нибудь затрагивающее мою честь?
— Э, да не то чтобы лично вас, но вы, пожалуй, получили оскорбление за всех. Вот что произошло. Вам известно, что создается новое «Веселое братство» по образцу всех других таких же сообществ: его члены выбираются из различных корпораций, состязающихся в богатстве и талантах. В это сообщество решено принимать всех членов корпораций мастеров стеклянных изделий, тех, кто пожелает, — конечно, тех, кто побогаче и так падок до удовольствия, что захотят, чтобы их приняли. Зодчие и стекольщики, литейщики и мастера мозаики, словом все цехи, участвующие в реставрации базилики, должны выставить своих соискателей на участие в «Веселом братстве». Дело было решено, оставалось только записать имена соискателей. И основатели сообщества во главе с мессером Валерио Дзуккато, вашим мастером, для этого вскоре и собрались. Но представьте себе, этот художник, пользующийся всеобщей любовью благодаря своему приятному нраву и общительности, выказал полнейшее презрение к большинству тех, кого предполагали принять! Право же, он стал корчить из себя вельможу, сенатора. Он объявил, что тот, кто не получил звания мастера в каком-либо ремесле, веселиться вместе с ним не достоин. Его осыпали упреками, многие даже отважились сказать, что у иных подмастерьев больше и сбережений и таланта и, следовательно, больше денег и заслуг, чем у мастеров. Он и слушать не захотел и выразил свое мнение в недостойных и грубых словах, нанося всем оскорбления. В эту минуту я был вблизи от него — он-то меня не видел. Слышу, кто-то ему говорит: «Если вы своего добьетесь, неужели вы не пожалеете о Боцца, о добром вашем товарище, — он так хорошо работает, так хорошо себя ведет и так предан и вам и вашему брату?» — «Если мой подмастерье будет принят в «Веселое братство», — ответил мессер Валерио, — я не вступлю в него». И все же мнение большинства одержало верх, и подмастерья будут приняты, если, конечно, «Веселое братство» сочтет, что они достойны стать мастерами — каждый в своем ремесле.
20
Дворец дожей был начат постройкой в IX веке. Был резиденцией дожей и высших правительственных органов Венецианской республики.
21
Совет Десяти был учрежден в XIV веке для тайного надзора за должностными лицами Венецианской республики и жизнью всего населения вообще.