Таков был его второй метод художественной обработки фольклора: извлекать из устного народного творчества подлинную правду о русском крестьянстве, отвергая те пышные вымыслы, которыми оно пыталось приукрасить свою скорбную жизнь.
Но, выбрасывая из этих песен «кареты», «хоромы» и «скатные жемчуги», не соответствующие истинным фактам о тяжком крестьянском житье, поэт в изобилии извлекал из того же фольклора все жизненное, все, что свидетельствовало о духовной красоте, человечности, нравственной силе и стойкости «всевыносящего русского племени», то есть выискивал в этих замечательных песнях то самое, что впоследствии, через несколько лет, дало ему право воскликнуть:
Груды таких материалов Некрасов нашел у Рыбникова, Барсова, Шейна, но в тех случаях, когда он видел там посторонние примеси, он стремился освободить от них свой поэтический текст.
Делая ставку на крестьянскую революцию, революционные демократы естественно стремились отметить в крестьянах их наиболее привлекательные душевные качества. Привлечь к трудовому крестьянству возможно больше симпатий, прославить его нравственную красоту, его духовную силу было политической задачей поэзии Некрасова. Поэтому из множества свадебных обычаев, детально описанных в фольклористических сборниках, он ввел в свою поэму лишь такие, в которых обнаруживается самой светлой своей стороной внутренняя, духовная жизнь крестьян.
Таков, например, тот обычай, который открывается нам в одной из записанных Рыбниковым песен невесты. Невеста выходит за «чужанина», то есть за почти незнакомого ей крестьянина из далекой деревни. После венчания она покинет родительский дом навсегда и будет увезена своим мужем
Что ждет ее там, неизвестно, а между тем через несколько дней она должна будет навеки покориться и мужу, и его недоброжелательной, суровой родне. И вот накануне венчания она обращается к нему с наивной и беспомощной просьбой, чтобы он дал ей торжественное слово, что не будет ее обижать:
Никаких общественных гарантий того, что ей не придется с ним «плакаться», у невесты не было и быть не могло, — отсюда ее трогательная просьба к «чужанину».
Просьба эта, так ярко характеризующая женскую долю, не могла не привлечь Некрасова своим внутренним пафосом, и он воспроизвел ее полностью:
При поверхностном взгляде может показаться, что это точная копия фольклорного текста, но если вглядеться внимательнее, видишь планомерное отклонение от подлинника, основанное на той общей системе, которой Некрасов придерживался во всякой своей работе над фольклорными текстами. Во-первых, устранено все узкоместное, олонецкое и заменено общерусским. «Мостиночка», «перекладинка» стала доской. Во-вторых, исчезла обрядово-архаическая скованность текста, и в него введены интонации живой человеческой речи: «Против меня прямехонько», «Подумывай, смекай», «Я вся тут такова», — все эти некрасовские вставки переводят фольклорную запись из одного стиля в другой. Это уже не обрядовый причет, повторяющийся тысячу раз, это собственный душевный порыв изображаемой Некрасовым девушки.[347]
347
См. Ю. Соколов, Некрасов и народное творчество. — «Литературный критик», 1938, № 2, стр. 63—64.