Я уже говорил об этой песне в предыдущей главе, но здесь необходимо сказать о ней дополнительно несколько слов.
Песня начинается словами:
В песне крестьянка обращается к брату с горькой жалобой на свою семейную жизнь:
Четыре горя заключаются в том, что вся родня ее мужа тиранит и обижает ее, а «пятая кручина — муж жену не любит».
Но жена покорно принимает свою тяжелую долю. Она не смеет мечтать о другой, тем более что и брат ей советует примириться со своей страдальческой участью. Эта-то кротость крестьянки и вызвала восторженные отзывы крепостников славянофильского лагеря, кровно заинтересованных в том, чтобы в угнетенном народе не зарождалось стремлений к борьбе и протесту. С откровенным цинизмом Филиппов поясняет читателям, что в этой песне его привлекает главным образом ее рабья мораль:
«Что же делает в этом положении русская женщина, оскорбленная, как показывает песня, во всех своих правах, во всех самых естественных чувствах? Восстает ли она против ниспосланной судьбы? Нет! Тени этого намерения не видно в песне. Клянет ли она по крайней мере, своих мучителей и с ними вместе свою судьбу, совершенно ничем не заслуженную? Тоже нет! Посмотрите, как просто и кротко, можно сказать спокойно, она говорит о своем несчастье».Эта ханжеская апология рабской покорности, опирающаяся к тому же на церковные обряды и «таинства», была напечатана в первой книге московского славянофильского журнала «Русская беседа» (1856) в качестве программной статьи.[370]
Статья тогда же вызвала гневный отклик Н. Г. Чернышевского, который отметил, что она «неприлична русской литературе». Чернышевский с возмущением указывал, что слова народной песни, обращенные братом к сестре:
обращены Филипповым ко всему русскому народу, что, требуя от народа покорности и внушая ему, будто «терпение — прекрасное качество», Филиппов присваивает себе функции царской полиции («законов благоустройства и благочиния») и, таким образом, становится в ряды держиморд.[371]
Так же отнесся к филипповской статье и Щедрин.[372]
Цитируемая в ней народная песня, служащая идейной опорой охранителей существовавшего строя, не могла не побудить Некрасова создать, в противовес ей, такую народную песню, которая была бы основана на противоположных началах и выявляла бы в русской крестьянке бурные чувства протеста против семейного гнета.
По своему содержанию эта песня должна была служить, так сказать, антитезой песне, на которую пытался опереться Филиппов. Здесь тоже должна была раздаваться проповедь терпения и смирения, но нужно было тут же посрамить, отвергнуть ее, посмеяться над нею и тем самым показать, что для многих слоев народа такие советы, как «терпи», «потерпи», уже утратили свое обаяние.
Эту задачу с замечательной поэтической силой и выполнил Некрасов в своей «Катерине». Слово «потерпи», столь высоко ценимое публицистами славянофильского лагеря, настойчиво повторяется здесь несколько раз:
Эти строки явно перекликаются с теми, которые цитирует Тертий Филиппов:
Но здесь это «потерпи» оказывается совершенно бессильным, так как его легко побеждает несокрушимое чувство протеста, живущее в душе Катерины. Весело, задорно, насмешливо говорит она об этом «потерпи» — и, наперекор всем проповедникам кротости, завоевывает для своего чувства такую свободу, которая смелым своим проявлением уничтожает дотла все концепции славянофильских ханжей:
371
См.: Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч. Т. III. М., 1947, с. 653—661 и Т. IV. М., 1948, с. 691.