Знаменательно (заметим мимоходом), что, верный просветительной педагогике шестидесятых годов, Некрасов не сделал попытки ввести сказочный образ Мороза-воеводы в цикл своих детских стихов. Лишь благодаря школьным хрестоматиям этот образ, будучи извлечен из поэмы, дошел через несколько лет до детей, и стихи о нем стали их любимейшим чтением, так как вполне соответствовали органическим духовным потребностям их возраста.
Словом, хотя Некрасов и не отверг целиком сказочных элементов фольклора, он довел их в своем творчестве до минимума. Между тем, если принять во внимание, что именно в тот период, когда он писал «Кому на Руси жить хорошо», знаменитый фольклорист А. Н. Афанасьев опубликовал в ряде выпусков свое фундаментальное собрание «Русских народных сказок», воплотивших в себе лучшие создания русской народной фантастики, станет еще более явственным то сопротивление этим сказочным элементам фольклора, которое проявилось в некрасовском творчестве.
В самом деле, сравните количество текстов, заимствованных Некрасовым из одного-единственного сборника Барсова — текстов чисто бытовых, реалистических, — с количеством его заимствований из афанасьевского многотомного свода, и станет ясно, какие стороны русской народной поэзии привлекали Некрасова больше всего.
Ибо для поэзии Некрасова является чрезвычайно характерным не только то, что было заимствовано им из всей массы фольклорных источников, но также и то, что было отвергнуто им.
Решительнее всего он, как мы знаем, отверг обрядовые элементы фольклора, изобилующие традиционно ритуальными словами и действиями. Всякий раз, когда ему случалось использовать в своей поэме какую-нибудь ритуальную песню, относящуюся к свадебным или похоронным обрядам, он переводил ее в лирический план, придавая ей эмоциональную силу непосредственного, свежего чувства.
И была в русской народной словесности еще одна область — чрезвычайно обширная, но не нашедшая почти никаких прямых отражений в некрасовском творчестве. Я говорю о так называемых «старинах», богатырских былинах, изображающих подвиги Добрыни Никитича, Ставра Годиныча, Соловья Будимировича, Дюка Степаныча и других героев нашего древнего эпоса.[379]
Как поэт, захваченный злободневными темами, он не был склонен к оглядке на далекое прошлое, и потому те собрания былин, которые были опубликованы в шестидесятых и семидесятых годах в книгах Петра Киреевского, Рыбникова, Гильфердинга, — в книгах, появление которых в ту пору было таким крупным литературным событием, — не могли уже в силу своей архаичности послужить ему желанным материалом для создания его народной поэмы. Из былин он порою заимствовал отдельные слова и выражения, но былинные сюжеты и герои почти не повлияли на его фольклорное творчество.
Если ему и случается упоминать в своих стихах богатырей, эти богатыри у него всегда современные. Вспоминая сказания о подвигах героев нашего национального эпоса, Некрасов настойчиво повторял, что и сейчас существуют богатыри на Руси: это раньше всего «богатыри сермяжные», «кряжистая корёжина», «вахлаки», земледельцы:
Из всех этих богатырей он окружил особым ореолом Савелия, богатыря святорусского, который по всем фактам своей биографии принадлежал к старшему поколению его современников.
И богатырь Святогор, которого, не называя по имени, он помянул на тех же страницах поэмы, тоже приобрел у него черты современности: Святогор явился у него олицетворением титанических сил трудового народа, еще не выбившегося из вековечного рабства. По записи Рыбникова, этот богатырь «ухватил сумочку обема рукама, поднял сумочку повыше колен: и по колена Святогор в землю увяз, а по белу лицу не слезы, а кровь течет» (Р, I, 454). Именно эти слова знаменитой былины применил к русскому народу Некрасов в своем «Савелии, богатыре святорусском»:
Это — единственный отрывок из былинного эпоса, который ввел в свою поэму Некрасов, да и то здесь образ Святогора представлен не сам по себе, а лишь в качестве метафоры для более наглядного изображения народных судеб того времени. Сами по себе ни новгородские былины, ни киевские не отразились в его поэме никак.