Самое слово «богатырь» довольно часто встречалось в словаре Некрасова, но он никогда не применял этого слова к героям нашего былинного эпоса. Если он и воспевал богатырей, то либо таких, как Савелий, либо — и это было чаще всего — таких, которые, будучи представителями культурного слоя, самоотверженно боролись за народное счастье, проявляя свое богатырство в героическом служении народу. Такими богатырями представлялись ему Гоголь, Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Герцен.
Уже то, что он приравнивал к богатырям великих революционных бойцов, свидетельствовало о его горячем восхищении ими. И он восклицал о них, обращаясь к тогдашней России:
Именно потому, что богатырство былинных героев было в его глазах принадлежностью какого-то «доисторического века», он так и не ввел никого из них в круг своих поэтических образов. Судя по некоторым словам и выражениям, встречающимся в его стихах, можно не сомневаться, что он пристально изучал эти памятники народного эпоса. Помимо эпиграфов к его «Коробейникам», где даны цитаты из былин («Уж ты пей до дна, коли хошь добра, а не хошь добра, так не пей до дна», «Только молодец и жив бывал»), мы встречаем среди черновых его рукописей такие, например, выписки из разных былин: «ах ты, волчья сыть, ах, медвежья дрань», «ты ладь мне поединщика», «зарывчат был (лез вперед)» и т. д. и т. д.[380]
Отмечу также мельчайшую стилистическую деталь в главе «Дёмушка». Поп, изображаемый в этой главе, шепотом говорит становому:
и эта формула наводит на мысль, что Некрасов использовал для нее одну строку из той же былины «Царь Со́ломан и Василий Окульевич», откуда он позаимствовал перечисление шелковых петель. Там, в этой былине, читаем:
Но только отдельные слова он и заимствовал в былинных стихах. Сюжеты этих стихов, повторяю, остались в стороне от его творчества.
В то время как, например, «баллады» А. К. Толстого, часто отражавшие реакционные позиции автора, нельзя и представить себе без Дюка Степаныча и Алеши Поповича, без опричников, баянов, тиунов, ушкуйников, заздравных ковшей, гуслей, панцирей, кольчуг, шишаков, — Некрасов ни разу не соблазнился этой стилизованной бутафорской архаикой, которая у А. К. Толстого одновременно отдает и маскарадом и оперой.
И еще один — четвертый — элемент фольклора остался чужд некрасовскому творчеству: непонятные простонародные слова и речения, которыми любили щеголять как экзотикой сочинители «мужицких» повестей в шестидесятых и семидесятых годах, например Е. Данковский, Илья Селиванов, В. Лазаревский, Мартынов. Некоторых из этих писателей, по свидетельству А. Н. Пыпина, «нельзя было читать без «Областного словаря» в руках — кстати он был тогда издан Академией».[382]
В изучавшихся Некрасовым фольклористических сборниках ему нередко встречались такие слова, как «мызганье», «расчуркаться», «жирушка», «шишира», «огужице», «инжо», «заздынуть», «кулехтиться». Некрасов знал подобные слова и высоко ценил присущую некоторым из них экспрессивность. Известно, как много внимания уделил он диалектизму Новгородской губернии — «паморха». Но все же он не ввел этого слова в свой поэтический текст, и можно привести много случаев, когда он, напротив, систематически заменял все такие слова общерусскими.
Правда, в молодости Некрасов обнаружил большой интерес к местным жаргонным крестьянским словам. В его ранней прозе мы то и дело читаем:
Но то была пора ученичества. Позднее, когда Некрасов стал зрелым поэтом, он сильно охладел к этой системе воспроизведения областных и жаргонных выражений и слов.
380
Первая из этих записей представляет собою редкостный вариант очень распространенной строки из былины «Илья Муромец и Соловей-разбойник», которая обычно читается так: «Ай же ты, волчья сыть, травяной мешок», хотя и имеются такие разночтения: «Ай же ты, медвежья сыть», «Ах ты, волчья сыть, ты, медвежья шерсть», «Ах ты, волчья сыть, медвежий корм» и т. д. (Р, I, 350, 435, 478).
381
Первоначальные варианты того же некрасовского стиха в черновиках его поэмы: «У нас народ отчаянный», «У нас народ разбойники».