Если таковы были требования, предъявляемые к крестьянской тематике в шестидесятых годах, можно себе представить, каковы они были в сороковых годах, во времена Николая I. Недаром стихотворения из деревенского быта так часто именовались идиллиями. В 1845 году в плетневском «Современнике» были напечатаны слащавые «Идиллии» Д. Коптева, где можно заметить кое-какие потуги воспроизвести подлинную крестьянскую речь; но фальшивость их чувствовалась даже в их ритме: эти пятистопные белые ямбы, усвоенные мировой драматургией для мыслей и эмоций другого порядка, придавали деревенским речам неестественный и вычурный характер.[394]
Да и какой же подлинной народности можно было ждать от «поэта», который с демонстративным бесстыдством прославлял темноту и невежество порабощенной деревни, восклицая, например, в «Маяке»:
«Маяк» вообще пользовался русскою простонародною речью главным образом для пропаганды царизма. Присяжный поэт «Маяка» писал, например, размером «Бовы»:
Чем больше читаешь подобных «деревенских» стихов (особенно много публиковалось тогда стилизаций под старинную народную песню), тем яснее становится гениальность Некрасова, который в те самые годы, когда печатались эти псевдонародные (или, вернее, антинародные) вирши, выступил с первым своим циклом крестьянских стихов: «В дороге», «Огородник» и «Тройка». Все три стихотворения очень различны по стилю. «В дороге» — монолог ямщика: первая попытка Некрасова воспроизвести простонародную речь. «Огородник» — его первая фольклорная песня. «Тройка» — типичный романс, чуждый элементов фольклора. И все же все три стихотворения говорят об одном — о чем упорно хранили молчание не только Градцевы, Коптевы, Дмитриевы, но и менее ретроградные сочинители «народных» стихов, — вроде Ал. Марсельского, Виноградова, Минаева (старшего), — о том, что все эти воспеваемые ими «земледелы», «поселяне», «белогрудые девы», «зазнобы» — от колыбели до гроба крепостные рабы, что их жизнь не идиллия, но трагедия, и что те, кто воспевает их песни, их «чистый ум-разум», «ходящий в лаптях», являются их злейшими врагами, поборниками их кабалы.
Хотя в те — николаевские — годы всякий намек на крепостнический гнет был бесследно уничтожаем цензурой, Некрасов с обычным своим тонким умением умудрился провести сквозь цензуру проклятия этому гнету. Все три его стихотворения — «В дороге», «Огородник», «Тройка» — выявляют антагонизм крепостных и помещиков, их непримиримую рознь. В заключительных стихах «Огородника» этот антагонизм определяется так:
Стихотворение «В дороге» трактует такую же тему: крестьянская девушка, по капризу помещика жившая в его усадьбе как родная, вдруг, по такому же капризу другого помещика, изгоняется из усадьбы в деревню.
В «Тройке» та же непроходимая пропасть между «чернобровой дикаркой» и проезжим помещичьим сыном.
В то время как реакционная поэзия этой эпохи, посвященная крестьянской тематике, стремилась к тому, чтобы сгладить в представлении читателя антагонистичность тогдашних общественных классов и навязать официально утвержденную ложь о полной гармонии их отношений, Некрасов, единственный, в этих ранних «крестьянских» стихах выдвинул антагонистичность крестьян и помещиков на первое место, сделал ее своим главным сюжетом и тем самым поставил крестьянскую тему на революционные рельсы.
По цензурным условиям эта тема была ограничена исключительно сферой любви. Только здесь, в этой узкой области, была у поэта возможность отразить классовый антагонизм господ и рабов, но он придал своей теме такой обобщающий, расширенный смысл, что она вышла далеко за пределы любовных неудач и обид.
396
П. Шарш, Цветок на гроб вел. кн. Александры Николаевны. — «Маяк», 1844, т. XVIII, стр. 7—8.