Возьмем хотя бы его «Песни о свободном слове». Это сатирический отклик на журнально-злободневную тему — жанр, чрезвычайно далекий от фольклора. Однако в «Песнях» есть, между прочим, такие стихи:
О том, что это фольклор, было бы трудно догадаться тому, кто в сборнике Даля не вычитал бы следующих народных пословиц:
В тексте Некрасова эти крестьянские поговорки так сливаются с авторской речью, что даже не производят впечатления цитат. Так крепок сплав индивидуального стиля с народным, что автор не меняет интонации, когда переходит от одного из этих двух элементов к другому:
Или возьмем, например, такое типично народное словосочетание, как «думать думу». У других поэтов оно могло появиться лишь в стихах, стилизованных под народную речь, у Некрасова же оно естественно входит в состав его собственной речи даже тогда, когда в ней совершенно отсутствуют элементы народного стиля:
Это у него дано наряду с такими же сочетаниями в народных стихах «Одумал ты думушку эту» (II, 175), «Да ту мы думу думали» (III, 281) и т. д.
Стихотворение «Баюшки-баю», о котором мы сейчас говорили, все написано общелитературным языком, далеким от народного стиля:
И все же в это стихотворение вкраплено крестьянское слово «касатик»:
Традиционно-книжное выражение «сень покоя» стоит рядом с народным «касатиком», не вызывая при этом впечатления, что здесь стилистический разнобой.
В этом отношении характерно некрасовское стихотворение «Застенчивость», написанное в 1851 году. Один из близких друзей поэта, знавший его десятки лет, сообщил в своих воспоминаниях, что эти стихи автобиографичны, так как смолоду Некрасов и сам был чрезвычайно застенчив.[400]
Стихи не имеют никакого касательства к крестьянскому быту: в них говорится о «светском обществе», о «модной красавице», о «салонных львах»; лирический герой этих стихов — человек, далекий от просторечия: в его лексиконе есть такие слова, как «маска наружного холода», «роль», «статуя», «роковое прошедшее». И все же, когда в тех же самых стихах (в предпоследней строфе) этот человек говорит о себе по-крестьянски, что его
это не звучит диссонансом, это органически связано со стилем всей предшествующей речи и воспринимается читателем как нечто чрезвычайно естественное.
Между тем, если бы другой русский поэт, например Фет или Тютчев, говоря о своих личных переживаниях, сказал бы в лирических стихах о своей «долюшке», «бесталанной» и «слезной», это произвело бы впечатление фальши. У Некрасова же «бесталанная долюшка слезная» подготовлена и ритмом стиха, близкого к народным напевам, и синтаксисом предшествующих строф. Такова же концовка его стихотворения «До сумерек»:
399
Ср. у Салтыкова-Щедрина в статье «Петербургские театры»: «Скажут, что я стреляю с ковра, а бью с рогожи» (Полн. собр. соч., т. VIII, стр. 108).