То же самое произошло и с дерзновенной характеристикой соловьиного пения как болтовни для бездельников.
В первоначальном варианте стихотворения «За городом» соловей действительно был назван болтливым, но, отдавая свое стихотворение в печать, Некрасов забраковал этот резкий эпитет и заменил его словом «вечерний»:
Так и печатается уже сто лет во всех собраниях его стихотворений, а сочетания «болтливый соловей» Некрасов не напечатал ни разу, то есть опять-таки, когда ему пришлось выбирать из двух разнородных эпитетов, он в конце концов выбросил тот, который относился к «антипоэтическому», «низкому» стилю.
Его поэма «Несчастные» в своей урбанистической части перекликается с поэмой «Медный всадник». Тем прозаичнее кажутся на фоне ее торжественной лексики деловые «антипоэтические» строки Некрасова:
Но и это — первоначальная версия, тогда же забракованная им и погребенная в его черновиках. Возможно, что она выброшена им из поэмы именно вследствие своей прозаичности. По крайней мере в том отрывке «Несчастных», который он напечатал в журнале и воспроизвел в своей первой книге, соответствующие строки читаются так:
Прозаический оборот был убран и заменен лексикой более высокого стиля. Впрочем, впоследствии Некрасов выбросил все это место, и в окончательном тексте нет ни того, ни другого варианта.
И в элегии «Уныние» точно так же отсутствуют приведенные выше строки о перепелах, которых Некрасов «пудлял» по пути. Она заменена другой строкой, более соответствующей стилю элегии:
В его «Элегии» 1874 года в окончательном тексте исчезло фельетонное двустишие о замене муки песком.
И в окончательном тексте «Дедушки» нет этой «антипоэтической» строки о росте семилетнего мальчика:
Эта цифровая строка уничтожена, и вместо нее после ряда вариантов[186] навсегда утвердилась другая:
Итак, сказать, что Некрасов всегда, во всех случаях стремился к снижению высокой поэтики, значит сильно отклониться от истины. Против этой широко распространенной легенды вопиют его рукописи, где во множестве случаев можно заметить обратное стремление поэта — от «антипоэтического», «низкого» стиля к «высокому».
И такое стремление можно подметить не только в его черновых вариантах. В первом издании его стихотворного сборника было:
Но при повторном издании тех же стихов Некрасов выбросил прозаическое слово запас и заменил его игом:
Вообще ни одно слово не расценивалось Некрасовым само по себе, а всегда в зависимости от контекста стихов, от той стилевой атмосферы, в которую он вводил это слово. Лексический строй его песен (таких, как «Огородник», «Калистрат», «Катерина») резко отличается от лексического строя его стихотворных новелл, который, в свою очередь, был чрезвычайно далек от лексики его декламационных стихов.
Но как бы ни были разнообразны те жанры, которыми определялись стилистические особенности каждого произведения Некрасова, существовал один общий закон, которому были подчинены они все, — закон типизации поэтических образов. Закон этот предъявляет к каждому художнику (в какой бы области он ни творил) самые суровые требования, и, только исследуя работу поэта над рукописями, мы получаем возможность увидеть с достаточной ясностью, каковы были его творческие усилия в борьбе за типическое. Лишь в его черновиках открываются нам одна за другой все стадии этой упорной борьбы.
185
Конечно, этот окончательный вариант объясняется также и тем, что с уменьшительным «стерлядка» не вязался эпитет «аршинная».
187
Это слово было не чуждо его словарю. «Под игом лет душа погнулась», — писал он в том же году в стихотворении «Поэт и гражданин». Ср. «Сломившийся под игом горя» («Тишина»); «Не то среды поддайся игу» («Несчастные»).