С расширением торговли и товарооборота в государстве требовалось все больше денег, однако запас драгоценных металлов был невелик. Из фунта серебра раньше обыкновенно делали пять рублей и две гривны. Но ушлые корыстолюбивые людишки пошли на массовый обман: стали так обрезать и переливать деньги с различными дешевыми примесями, что из фунта серебра «производили» уже десять, а то и больше рублей. И смута пошла в торговле – купцы-продавцы боялись обмана из-за легкости денег, а с купцов-покупателей требовались клятвы, что его деньги настоящие, а не поддельные. Корыстолюбие одних и неудовлетворенная потребность в деньгах вызвали массовую подделку серебряных монет и появление огромного числа фальшивомонетчиков. Последних по указам Елены именем государя Ивана жестоко наказывали. Подельщиков и обрезчиков Елена велела казнить; кому отрубали руки, лили раскаленное олово в глотки, вешали, пороли на площадях – но ничего не помогало.
Тогда правительница и конюший изъяли из обращения старую монету и перечеканили ее по единому образцу – из фунта серебра шесть рублей без всякого дешевого примеса! – когда главной денежной единицей стала серебряная новгородская деньга, «копейка». На старой московской деньге чеканили всадника – великого князя на коне – с мечом. Однако Елена настояла, чтобы на этой новой новгородской деньге чеканили всадника с копьем.
Елена мечтала, чтобы ее новая тяжеловесная новгородская «копейка» вытеснила из обращения старую легковесную московскую «мечевку». От дяди Михаила, врача Николая Булева великая княгиня Елена неоднократно слышала о легендарном Георгии, Небесном копьеносце, поразившим своим копьем ее мужа Василия на охоте под Волоколамском. Она хотела переиначить символ поражения копьем старого несчастливого государя Василия в символ небесной защиты Георгием-копьеносцем ее юного сына-государя в долгом и счастливом правлении. На кого нацелено копье святого воина? Конечно, на змия ползучего и огнедышащего, символизирующего ад, иго, рабство, врагов на западе, востоке и юге…
Старый дряхлый король Сигизмунд, видя, что Русское государство и с государем-младенцем на престоле, при сильной матери-правительнице Елене Глинской и могучем воеводе, главе правительства Иване Овчине, намного сильнее Литвы, и думал о пользе долгого мира между двумя странами. С целью заключения мирного договора и утверждения границ без взаимных претензий крупный вельможа Юрий Радзивилл, выполняя королевскую волю, снесся с главой боярской Думы, фаворитом Елены Глинской, начет места переговоров. Выбор конюшего Ивана Овчины, а не великой княгини Елены в качестве договаривающейся стороны от имени малолетнего государя московского, давление на него Овчину Радзивилла были не случайными, поскольку брат Ивана, Федор Телепнев, попал в литовский плен…
Елена думала одно время, что судьба пленника-брата может как-то повлиять на умонастроение своего возлюбленного, конюшего, разжалобить, пойти на какие-то уступки литовскому магнату Радзивиллу в переговорах. Но хладнокровие конюшего, его отстраненность от всего личного, нежелание путать государственные дела с семейными изумила Елену. Для Овчины пленный брат был если и не помехой, то явно не козырем в сложной многоплановой интриге переговоров Москвы и Литвы. Когда же Радзивилл попытался надавить на Овчину намеком, что уступки Москвы могут быть компенсированы тем, что Литва выдаст русским их пленных, среди которых и брат конюшего Федор Овчины, магнату Радзивиллу передали гордый ответ главы правительства:
– Уступки под вынуждением заступиться за пленного брата – не дело для главы боярской Думы. Дурной пример заразителен. Если бы у меня в плену был брат магната, то пошел бы литовский воевода на уступки, чтобы спасти своего брата?
Елена и маленький царевич Иван, потрясенные холодной жестокостью Овчины, насели его с вопросами по этому поводу.
– А если бы попала в плен твоя сестра Аграфена, ты бы тоже ничего не предпринял и не пошел бы ни на какие уступки литовским переговорщикам? – спросила Елена и внимательно разглядывала невозмутимое лицо конюшего. – Или всё же что-то предпринял?
Тот глубоко вздохнул, но ничего не ответил. Но царевич Иван не захотел, чтобы тот отмолчался, поскольку речь шла о его воспитательнице, любимой «мамке» Аграфене, и насел на конюшего.